Ещё не пришедший в себя после тяжёлого сна, Жюв в замешательстве смотрел на надзирателя:

— Какая кровь?.. Где?..

— Здесь! На рубашке, на простыне!.. Как ты поранился?

— Не знаю… Я сам ещё не успел заметить… Наверное, оцарапался ночью…

— Как это, оцарапался? Чем? Обо что?

— Может быть, вот об этот угол койки… Не знаю… Я провёл очень плохую ночь… Меня мучили кошмары… Вот и сейчас голова болит… Наверное, я метался во сне… Так что ничего удивительного…

— А мне сдаётся, что это не так просто… Одевайся да побыстрее! А я предупрежу начальника тюрьмы. Пусть сам разбирается!

Директор тюрьмы Санте, господин Шенист, сидел в своём рабочем кабинете и составлял очередной отчёт, стараясь сочетать официальный тон изложения с изяществом стиля, когда его оторвало от этого ответственного занятия появление одного из надзирателей.

— Господин директор, разрешите доложить: только что мной обнаружено, что заключённый № 55 ранен…

— № 55? Это Жюв, бывший полицейский?

— Да, господин директор.

— Рана серьёзна?

— Нет, господин директор. Всего лишь царапина на руке.

— Отведите его в медпункт и пригласите врача. Я тоже туда зайду…

Как раз в эту минуту зазвонил телефон: это охранник у ворот сообщал директору, что доктор Марвье прибыл в тюрьму с ежедневным визитом.

Директор и врач нашли Жюва, сидящим на табуретке в приёмном покое и погружённым в глубокую задумчивость. Комиссар думал о том, откуда у него могла появиться рана на руке, и не находил удовлетворительного объяснения.

Доктор Марвье был толстеньким, кругленьким, жизнерадостным человеком с постоянной улыбкой на губах. Он считал, что бодрость и оптимизм врача благотворно влияют на пациентов. Он любил повторять: «Моё лучшее лекарство — это весёлая шутка».

Тронув Жюва за плечо, он начал в шутливом тоне:

— Вот как? Мы настолько недовольны тюремным режимом и дружескими заботами господина директора, что даже пытаемся покончить с собой?

— Признаюсь вам, доктор, — ответил Жюв, — что я охотно избавил бы господина директора Шениста от дружеских забот о моей персоне, но я не настолько тороплюсь избавиться от его гостеприимства, чтобы накладывать на себя руки. Я сам не могу понять, откуда взялась эта царапина. Могу только предположить, что во сне зацепился за угол койки…

Говоря так, Жюв снял пиджак и закатал рукав рубашки. Доктор увидел, что рана представляла собой разрез длиной в три или четыре сантиметра пониже локтя и была совершенно не опасна. Однако с объяснением Жюва он не согласился:

— Угол койки здесь совершенно ни при чём… Рана возникла в результате применения острого режущего предмета…

Между тем заключённый внезапно побледнел и без сил опустился на табурет, с которого перед этим встал… Было ли это следствием слов врача? Или следствием общей слабости, вызванной пребыванием в заключении и внезапным утренним пробуждением?

Доктор взял руку пациента и стал считать пульс.

— Скажите, у вас всегда такой редкий пульс? — спросил он.

— Нет, доктор, обычно пульс у меня нормальный, но сегодня мне как-то не по себе… Я плохо спал, и сейчас очень голова болит…

— Покажите язык…

Язык Жюва был покрыт густым белым налётом, как после сильной лихорадки… Затем доктор долго прослушивал сердце больного. Когда он закончил, на лице Марвье появилось удовлетворённое выражение: видимо, он нашёл то объяснение, которое искал.

Он отвёл директора в сторону и заговорил с ним вполголоса. Судя по выражению лица господина Шениста, слова врача имели большое значение. Но Жюв, как ни старался, не смог ничего расслышать. Директор вновь приблизился к заключённому и собирался заговорить, когда вошедший служитель доложил:

— Господин директор, господин Авар ожидает вас в кабинете по срочному делу.

— Иду… — ответил господин Шенист.

И, повернувшись к надзирателю, добавил:

— Отведите заключённого в камеру и не спускайте с него глаз!

Господин Авар был чрезвычайно взволнован. Приехав в тюрьму, он узнал, что директор и врач как раз осматривают заключённого Жюва в связи с раной, появившейся у того на руке. Это был новый и чрезвычайно важный факт, подтверждавший гипотезу, согласно которой Жюв был не кем иным, как Фантомасом!

«Вот почему он так виртуозно раскрывал преступления, — думал Авар. — Ведь он сам их совершал!..»

Можно себе представить, с каким нетерпением шеф сыскной полиции ожидал появления начальника тюрьмы! Едва господин Шенист переступил порог своего кабинета, как Авар засыпал его вопросами:

— Что с Жювом? Он ранен? Куда?

— Он поранился, но очень легко…

— Чем?

— Каким-то острым режущим предметом.

— Где рана?

На руке.

— Это какой-то дьявол, а не человек!

Директор тюрьмы, ничего не зная о трагических событиях в имении эрцгерцогини Александры, не мог понять смысл последнего восклицания Авара. Его недоумение ещё возросло, когда он услышал из уст своего собеседника такие слова:

— Как могло получиться, что один из ваших заключённых имеет возможность свободно покидать тюрьму и возвращаться в неё?

Этот вопрос вызвал у господина Шениста чувство законного возмущения. Он всегда считал себя образцовым чиновником, а свою тюрьму — образцовым заведением. Никогда у него не было никаких «историй», никаких чрезвычайных происшествий. Он был уверен в своих подчинённых, а они относились к нему как к родному отцу… И вот теперь ему бросают столь тяжёлое и столь незаслуженное обвинение! Разве его учреждение — отель, куда входят и откуда уходят по собственному желанию?

Он уже был готов дать волю своему возмущению, когда господин Авар добавил:

— Господин Шенист, я не сомневаюсь, что служба в вашей тюрьме поставлена наилучшим образом… Однако ответьте мне: есть ли в камере у заключённого Жюва какой-либо предмет, которым можно было бы нанести ранение, подобное тому, какое вы только что видели?

— Могу твёрдо ответить: нет! Дабы предотвратить возможные покушения на самоубийство, мы не только тщательно обыскиваем заключённых, но и удаляем из камер все предметы, представляющие хоть какую-нибудь опасность…

— Значит, чтобы пораниться, Жюв должен был выйти из камеры?..

Директор тюрьмы не нашёлся, что ответить, и Авар продолжал:

— Послушайте, господин Шенист! Я приехал сюда специально для того, чтобы справиться о здоровье Жюва. Я ещё не видел его окровавленной руки, но заранее предполагал, что он ранен в руку. И вот мои предположения подтвердились! Я вижу, вы недоумеваете, и спешу пояснить: прошлой ночью было совершено ужасное преступление, причём преступник был ранен в руку. Я заподозрил Жюва и сейчас убедился: он действительно ранен! Каким-то образом он сумел ускользнуть из тюрьмы, совершить преступление, а затем вернуться в камеру, чтобы обеспечить себе алиби…

— Это ужасно! — пробормотал господин Шенист.

— Да, это ужасно! — повторил вслед за ним господин Авар. — Но есть во всей этой истории моменты, которые заставляют меня колебаться… Давайте рассуждать объективно. Есть одно качество, в котором мы не можем отказать Жюву: он умный человек. Он должен был понимать, что его рана замечена и будет служить против него неопровержимой уликой. Зачем же в таком случае он вернулся в тюрьму? Он мог бы бежать, покинуть Париж и даже Францию, у него было на это время… Почему он этого не сделал? Это обстоятельство, которое я не могу объяснить, свидетельствует в пользу моего бывшего подчинённого…

Пока Авар говорил, директор собрался с мыслями и вспомнил о важных сведениях, сообщённых ему доктором Марвье.

— Я должен вам кое-что рассказать, — проговорил он. — Возможно, это прольёт какой-то свет на всю эту тёмную историю… Доктор Марвье внимательно осмотрел заключённого и констатировал у него резкое понижение тонуса, вялость, снижение частоты пульса… Он сообщил мне в конфиденциальном порядке, что все эти симптомы могут свидетельствовать о том, что пациент получил порцию яда, вполне возможно, гидрата хлора… Но это всего лишь гипотеза, и лично я не вижу связи между возможным отравлением и раной на руке…