— Как долго он у вас проработал?

— Примерно полтора года. Появился тут в июле прошлого года.

— А в декабре переехал в квартиру Венди Хэннифорд. Вы случайно не знаете, где он обитал до этого?

— Когда я принял его в нашу фирму, он жил в общежитии Христианского союза молодежи на Тридцать третьей улице. Потом несколько раз менял квартиры, но я не интересовался новыми адресами. Однако на Бетьюн-стрит он и в самом деле перебрался в декабре, это я знаю наверняка.

— Вам что-нибудь известно о Венди Хэннифорд?

Он покачал головой.

— Нет, никогда раньше ее не видел и даже имени такого не слыхал.

— Но вы знали, что на Бетьюн-стрит он жил с девушкой?

— Да, он не раз говорил об этом.

— Вот как?

Бергаш передернул плечами.

— Ричи не делал секрета из того, что снимает с кем-то квартиру, и все время повторял, что это именно женщина. Ну, раз ему так хотелось, я не вникал в детали.

— Но подозревали в нем гомосексуальные наклонности.

— Не буду спорить, подозревал; сейчас это не такая уж редкость. Да и какое мне, в сущности, дело, с кем проводят ночи мои служащие, — да хоть с орангутангом! Свободное от работы время целиком принадлежит им, так пускай располагают им по собственному усмотрению.

— Друзья у него были?

— Никогда ни с кем его не видел. Ричи предпочитал одиночество; по крайней мере так мне казалось.

— И был хорошим работником. Так?

— О да! Он был в высшей степени добросовестным парнем, к тому же обладал деловой сметкой. — Бергаш отвел глаза и уставился в потолок, как будто испытывал неудобство от затронутой мной темы. — Правда, я чувствовал, что у него были какие-то личные проблемы. Сам-то он и намеком об этом не обмолвился, но он был — как бы получше сказать? — чрезвычайно чувствительным.

— То есть нервным, легко возбудимым, раздражительным?

— Нет, не совсем так. Определение «чувствительный» подходит к нему лучше всего. Было видно, что его что-то угнетает, давит, а что-то, наоборот, взвинчивает, подстегивает. — Помолчав, он снова посмотрел на меня. — Знаете, мне только что пришло в голову, что все это бросалось в глаза намного сильнее, когда он только пришел работать в мою фирму. Да-да, за прошедший год Ричи стал гораздо спокойнее, словно наконец пришел к согласию с самим собой.

— За прошедший год. Иными словами, с тех пор, как поселился с Венди Хэннифорд.

— Тогда мне это не приходило в голову, но теперь я вынужден признать, что так и было.

— Какова была ваша реакция, когда вы узнали об убийстве?

— Что за вопрос? — Он всплеснул руками. — Я был подавлен, потрясен, ошарашен, просто не мог поверить, что Ричи мог совершить такое. И до сих пор не могу с этим смириться. Какая-то нелепость! Видишь человека пять дней в неделю на протяжении полутора лет и ни секунды не сомневаешься, что знаешь его как облупленного, а потом вдруг выясняется, что ты его совсем не знал… Это ужасно!

У выхода из магазина меня остановил продавец в свитере. На вопрос, удалось ли мне выяснить что-нибудь новое, я ответил, что пока еще не знаю.

— Все-таки мне непонятно: теперь-то зачем ворошить прошлое? Ведь они оба мертвы — и девушка, и Ричи.

— Это точно.

— Ну, и к чему ваше расследование? Зачем заниматься бессмысленными расспросами?

— Понятия не имею, — чистосердечно признался я. Потом, подумав с минуту, я посмотрел ему прямо в глаза. — А вот скажите, зачем, по вашему мнению, Ричи стал жить с этой девушкой?

— Ну и вопросик! Зачем люди живут вместе?

— Предположим, что он на самом деле был голубой. Почему в таком случае поселился в одной квартире с женщиной?

— Мм… Скажем, ему надоело самого себя обстирывать, убираться, готовить пищу…

— Очень сомнительно, что Венди занималась домашним хозяйством. По тому, что о ней известно, она была проституткой.

— Это я уже понял из газет.

— Так зачем же гомосексуалисту понадобилась компаньонка-проститутка?

— Откуда мне знать? В конце концов он мог увлечься ею: ведь не исключено, что он был скрытым гетеросексуалом. Я, например, вообще не стал бы с кем-либо делить жилище, будь то мужчина или женщина. Мне своих проблем хватает.

Спорить я не стал. Подойдя к двери, снова обернулся. Так много деталей не сходилось друг с другом, не вписывалось в общую картину, что это стало действовать мне на нервы.

— Я только вот что хочу понять. — Не знаю, кому я адресовал свои слова — этому парню или же самому себе. — Какого черта он ее убил? Сначала изнасиловал, а потом прикончил. Зачем?

— Он ведь был сыном священника.

Я опешил.

— При чем здесь это?

— Как при чем? Они все немного сдвинутые!

Сначала преподобный Мартин Вэндерпол наотрез отказался от разговора о сыне.

— Меня и без того замучили репортеры, мистер Скаддер. Вы должны понять — я не в состоянии отвечать на ваши вопросы. У меня свои обязанности перед паствой, свободное же время я провожу в размышлениях и молитвах.

Да, конечно, его можно было понять. Я поспешил разъяснить, что не принадлежу к журналистской братии и что звоню по поручению Кэйла Хэннифорда, отца погибшей девушки.

— Вот оно что… — Священник тяжко вздохнул.

— И клянусь вам, отец Вэндерпол, надолго я вас не задержу. Мистер Хэннифорд тоже понес тяжелую утрату, так же, как и вы. В каком-то смысле он потерял дочь задолго до того, как та была убита, и поэтому хочет узнать как можно больше о том, как она провела последние годы жизни.

— Боюсь, рассказчик из меня никудышный, мистер Скаддер, да я и не обладаю информацией, интересующей мистера Хэннифорда.

— Он сказал мне, что хотел встретиться с вами.

— Хорошо, — глухо проговорил Вэндерпол-старший, — я поговорю с вами. Что толку упрямиться!.. Днем у меня дела в церкви. Вас устроит, если мы встретимся вечером?

— Конечно; условия диктуете вы, а я с радостью подчиняюсь.

— Знаете, где находится мой приход? Ну и отлично! Я занимаю дом священника, примыкающий к церкви. Буду ждать вас… ну, скажем, в восемь. Хорошо?..

Я охотно согласился и повесил трубку. Порывшись в карманах, нашел еще одну монетку, бросил ее в автомат и, сверившись с записной книжкой, набрал номер. Человек, ответивший на звонок, был гораздо менее сдержан в выражениях, услыхав, что речь идет о Ричарде Вэндерполе. Почему-то мне показалось, что он даже обрадовался. Так или иначе, он тут же пригласил меня к себе.

Звали его Джордж Топакьян; на пару с братом он владел адвокатской фирмой «Топакьян и Топакьян». Располагалась сия фирма на Мэдисон-авеню, в районе Сороковых улиц. Развешанные по стенам дипломы в рамочках удостоверяли, что хозяин офиса двадцать два года назад с отличием окончил университет по курсу права.

Ростом он был невысок, лицом смугл, в хорошей форме. Когда я вошел, сразу усадил меня в удобное кресло, обитое красной кожей, и предложил выпить кофе. Я согласился, и Топакьян, нажав кнопку селектора, велел секретарше принести две чашки.

В ожидании ее появления он рассказал, что они с братом вот уже много лет занимаются адвокатской деятельностью в области частной собственности. Особых криминальных случаев в их практике не было, если не считать нескольких малозначительных дел вроде кражи кошельков из сумок, нападений в парке с угрозой физического насилия или продажи разовой дозы наркотиков. И вот сейчас, совершенно неожиданно, суд назначил его защитником Ричарда Вэндерпола.

— Пришлось согласиться, с судом не поспоришь, но я был уверен, что вскоре меня освободят от дела, — заметил Топакьян. — Отец парня — священник, и у меня не было ни малейшего сомнения, что он сможет нанять более сведущего в уголовном праве адвоката. И все-таки я увиделся с Вэндерполом.

— Когда это случилось?

— В пятницу, ближе к вечеру. — Указательным пальцем он почесал кончик носа. — Мог бы, конечно, встретиться с ним пораньше.

— Однако не встретились.