Таким образом я выяснил, что Венди была единственным ребенком в семье, в школе училась хорошо, одноклассникам нравилась, но на свидания ее приглашали редко. Мало-помалу складывался образ этой девушки, пока, правда, не очень определенный, и мне предстояло выяснить, что его связывало с исполосованной ножом убийцы шлюхой, найденной в своей квартире в Виллидже.

Картина стала немного расплывчатой, когда рассказ подошел к моменту ее отъезда в Индиану для поступления в колледж. С этого времени, похоже, родители и начали терять ее. Профилирующей дисциплиной она выбрала английский язык, а второстепенной — систему управления. За несколько месяцев до окончания колледжа Венди неожиданно для всех собрала вещички и отбыла в неизвестном направлении.

— Нам, конечно, тут же сообщили. Для меня это был самый настоящий удар: она в жизни ничего подобного не совершала. Я не знал, что делать. Потом мы получили почтовую открытку. Она писала, что находится в Нью-Йорке, нашла работу и должна решить кое-какие свои проблемы. Через несколько месяцев пришла еще одна открытка, на сей раз из Майами. Я так и не понял, решила ли она провести там отпуск или переехала насовсем.

Больше о дочери они ничего не знали до тех пор, пока не раздался злополучный звонок из полиции о том, что она мертва. Ей было семнадцать, когда она окончила школу, в двадцать один она бросила колледж, а в двадцать четыре ее зарезал Ричард Вэндерпол. И старше она уже никогда не будет.

Тут Хэннифорд приступил к изложению фактов, о которых впоследствии Келер поведает мне более детально. Посыпались имена, адреса, даты. Я его не прерывал — пусть выговорится, но внимание мое отвлеклось: что-то не давало покоя, какая-то неясная мысль вертелась в голове.

— Этот парень, что ее убил, Ричард Вэндерпол, — задумчиво проговорил Хэннифорд, — он ведь совсем еще мальчишка, даже моложе Венди. Господи, двадцать лет! — Он нахмурился. — Знаете, когда я узнал, что случилось, что он натворил, я хотел порешить его собственными руками! — При этих словах руки, лежащие на столе, сжались в кулаки, а затем медленно разжались. — Но потом он покончил с собой, и… я не знаю… что-то во мне сломалось. Он ведь и сам стал жертвой. Отец его священник…

— Знаю.

— В одной из церквей в Бруклине. И мне страшно захотелось поговорить с ним. Даже не знаю, что бы ему сказал… Как бы то ни было, по здравому размышлению я передумал. Просто понял, что не смогу с ним встретиться. И все же…

— Вам хочется разузнать о его сыне, чтобы лучше понять собственную дочь?

Он кивнул.

— Мистер Хэннифорд, вы знаете, что такое фоторобот? — спросил я. — Наверняка не раз встречали такие штуки в газетных хрониках. Если имеются свидетели преступления, полицейские создают портрет подозреваемого по их словесному описанию, составляя черты лица из различных частей. «Такой у него нос? А может такой? Крупнее? Мясистей? А уши? Эти подходят?» Таким образом получается все лицо в целом.

— Да, я видел, как это делается.

— В таком случае вам, должно быть, попадались на глаза оба фото вместе — составленный фоторобот и настоящий снимок подозреваемого. Казалось бы, ничего общего, особенно на взгляд неспециалиста. Однако между ними всегда есть фактическое сходство, которое не ускользнет от опытного полицейского и в дальнейшем поможет ему в поисках. Вы понимаете, куда я клоню? Вы стремитесь получить настоящие фотографии своей дочери и убившего ее юноши. Я не в состоянии вам их предоставить. И никто не в состоянии. Я могу раскопать достаточное количество фактов, чтобы составить для вас их сводные фотороботы, но в результате вы получите не совсем то, чего хотите.

— Понимаю.

— Этого довольно, или я могу продолжать?

— Продолжайте, прошу вас.

— Мои услуги обойдутся вам дороже, чем в любом крупном сыскном агентстве. Там с вас будут брать плату за почасовую работу или же выставлять счет в конце каждого истекшего дня. Иногда могут возникнуть дополнительные расходы. Я же сразу беру определенную сумму, из которой за все расплачиваюсь сам; не в моих правилах периодически отчитываться, чтобы угодить клиенту; мне не нравится, когда мои действия подвергаются проверке, особенно если до поры до времени я не обнаружил ничего стоящего.

— Какой гонорар вас устроит?

Я никогда не умел устанавливать расценки. Как можно оценить, сколько стоит твое время? Какую плату требовать с клиента, по милости которого твоя жизнь с этой минуты больше не будет тебе принадлежать?

— Я хочу получить две тысячи долларов прямо сейчас. Не знаю, сколько времени займет расследование и когда именно вам не захочется больше заглядывать в темную комнату, за эту самую дверь. Так или иначе, мне может потребоваться дополнительная сумма в процессе работы или же по ее окончании. Разумеется, у вас всегда остается право выбора: платить мне или нет.

Внезапно он улыбнулся:

— Да, делец вы своеобразный.

— Похоже на то.

— Мне никогда раньше не приходилось нанимать детектива, а посему я понятия не имею, как это делается. Вы не против, если я выпишу чек?

Я уверил его, что чек меня вполне устроит, и пока он его выписывал, наконец понял, что меня волновало все это время.

— Так вы ни разу не обращались к услугам детектива после того, как Венди сбежала из колледжа?

— Нет. — Он поднял голову и взглянул на меня. — Ведь очень скоро пришла первая открытка. Мне приходила на ум мысль о частном сыщике, но как только мы получили от нее весточку, я решил отказаться от этой идеи.

— Но вы же так и не выяснили, где она находится и как живет?

— Не выяснили. — Он отвел глаза. — Я, безусловно, виноват: слишком поздно хватился. — Взгляд Хэннифорда снова вернулся ко мне, и было в нем что-то такое, от чего меня охватило желание отвернуться, но я не смог этого сделать. — Видите ли, я должен выяснить, насколько велика моя вина.

Он мог бы и сам найти ответ, но верным ли он будет? И бывает ли вообще верный ответ на этот неизбежный и вечный вопрос?

Он передал мне чек. Место, где надо было проставить мое имя, было не заполнено. Хэннифорд пояснил, что по чеку я могу получить деньги наличными, но, услышав, что меня устроит, если он просто будет подлежать оплате, снова снял с ручки колпачок и вписал мои имя и фамилию. Я сложил полученный чек и спрятал его в бумажник, после чего сказал:

— Мистер Хэннифорд, кое о чем вы все-таки умолчали. Может, с вашей точки зрения это не столь важно, но я думаю иначе.

— Почему?

— Инстинкт подсказывает. Долгие годы я наблюдал, как люди пытаются решить для себя, насколько близко они в действительности хотят подойти к истине. Я не вынуждаю вас отвечать, но…

— Это же не относится к делу, Скаддер! По крайней мере так мне казалось, потому я и не упомянул об этом, но… Ну да черт с ним! Дело в том, что Венди не моя родная дочь.

— Вы ее удочерили?

— Да. Венди — дочь моей супруги. Настоящего отца не стало еще до ее рождения: он был морским пехотинцем и погиб во время высадки при Инчхоне. — Хэннифорд снова отвернулся. — Я женился на матери Венди спустя три года после этого и сразу же полюбил девчушку так, как только можно любить родного ребенка. А когда выяснилось, что… своих детей у меня быть не может, я возблагодарил Бога за то, что у меня есть Венди… Ну как? Это имеет значение?

— Не знаю, — ответил я. — Может статься, и не имеет. — Для меня его сообщение было очень важным: комплекс вины Хэннифорда стал более понятен.

— Скаддер, вы женаты?

— Разведен.

— А дети есть?

Я кивнул. Он собрался было что-то сказать, но все-таки промолчал, а мне внезапно захотелось, чтобы он поскорее ушел. Помедлив, он ни с того ни с сего произнес:

— Да, теперь я и сам вижу, что вы были прекрасным полицейским.

— В общем и целом неплохим. Обладал природным чутьем, а навыки приобрел уже в процессе работы.

— И сколько вы прослужили?

— Пятнадцать лет. Чуть-чуть не дотянул до шестнадцати.

— Я что-то слышал, что после двадцати лет полагается пенсия или нечто в этом роде.