о пустыне гоби, об особо пустынных районах в китае…»

специально… мой род занятий: быть амим собой; верно служить тому, кто мне доверится; любить того, кто честен; знаться с тем, кто рассудителен и мало говорит; и не есть рыбы.

«итак, ты тоже была посвящена, во все эти заговоры, из-за которых нас все еще ищут, охотятся за нами и…»

«что за чушь, заговоры, нет этого больше, прошло, ты и я, мы сироты единственного заговора, в котором было более двадцати посвященных и приверженцев, это был заговор, в который верил твой дед. ради которого он…»

«сироты заговора…»

«дарю, оставь себе».

будто она хотела быть особо крутой, будто боялась, что я могу осудить ее за то, что я теперь от нее знаю или только предполагаю: что она и людей мочила, и, вероятно, больше, чем я себе представляю, что она знает о вещах, от которых у меня бы волосы дыбом встали.

откуда у нее этот страх, будто перед приговором, здесь снаружи не живут судьи, судь

река внизу: на следующее утро я выясняю, что она и зимой зеленая, не знаю, почему меня это так трогает, как если бы мы посреди плоскогорья нашли прелестную зеленую лужайку.

вместо этого мы находим только песок, немного дальше вверх, серый, как немецкие дороги, и на нем следы лап, тяжелые, но вовсе не большие: «мишка, еще не старый», говорит наниди, будто она чингачгук, мне приходится подавить смех.

что это за кубик-рубик из зданий, на нефтепроводе, за чехлом из ледяного тумана? «насосная станция, чтобы нефтепровод не смыло водой».

тонкие водопады, и глубокие ссадины на отвесных скалах, намытые десятилетиями, гигантские вылизанные головы истуканов: еще выше скалы перед нами, скоро будем взбираться, и через плечо видим в самой глубине слева, совсем одного, действительно одинокого бегуна.

зона отдыха, время начала, время конца, «дай-ка сюда…», она протягивает мне маленький электронный бинокль, у бегуна ядовито-зеленые штрипки по бокам костюма, сам он не стройный, я смеюсь, возвращаю наниди бинокль и чуть было не срываюсь, за нами наблюдает горная коза, вся в шерсти, толще любой нашей овцы, она в двадцати метрах от нас, но я вижу ее очень отчетливо, мои глаза видят здесь лучше, чем

я совсем не хочу обратно домой, и вообще, что это такое, дом?

а ведь я вполне могла бы стать и рок-группой, стать? вздор, основать, со штефани. тогда бы это звучало, как сейчас над вершинами:

«вааааа рррааа аааааааррррррааааааааааааааааааааа-аа… ааа… ааа… аа…» «чудесно, наоралась? чего орешь-то?»

«я просто хотела», это чистая правда, «узнать, как оно. у самых вершин, посреди, м-м, ну да, пустоты, никто ж не слышит, насколько хватает глаз: ни души».

«ага», наниди закатывает глаза и идет дальше, упрямо и гордо.

у нее, думаю я, стресс от того, что ей постоянно приходится пересчитывать ярды и мили, чтобы я понимала ее сообщения о длине пройденного и оставшегося пути; ее раздражает, что я постоянно хочу есть и пить и много церемонюсь, прежде чем отлить; ее бесит, что я всегда отстаю и ей приходится ждать, когда я нагоню ее, но она остается со мной, как и во все эти долгие месяцы под шапочкой-невидимочкой в медной долине.

она меня не покинет, никогда не предаст, и я понятия не имею почему.

«что это там, вулкан?»

деревья редеют ближе к кратеру, будто не совсем решаются туда подходить.

«ты боишься? сделаем большой, широкий… круг вокруг».

«широкоохватный, как говорят ученые».

«hmyeah. в любом случае вулкан этот ненастоящий, хотя и выглядит таковым, это называется грязевой вулкан — горячие источники, с водой, богатой грязями, — геологи полагают, что эта жижа происходит от старой морской воды и воды из остывших котлованов на охлаждающейся магме настоящих больших вулканов».

«под высоким давлением, да?»

«вот именно».

рассказала мне историю мары, вероятно, чтобы время убить, «большой переход, you see», но в действительности она, наверно, просто хочет лишний раз о ней вспомнить.

вообще-то наниди любила мару, и когда я слушаю, как она о ней говорит, то и сама проникаюсь — я ее едва знала, видела только дважды, а третий раз, когда она умирала.

мару они увезли на восток, еще тогда, из советского союза, пока она не оказалась на западе, то есть на аляске, — тогда все равно были «ячейки», говорит наниди, среди прочего дезертиры из «служб», «страна большая, и, хотя американцы знали, что некоторые из их отступившихся спрятались где-то тут, они не начинали их преследовать, потому что в любом случае это было лучше, чем просто перебежать на другую сторону: люди, так сказать, сами сослали себя в американскую сибирь».

«как и мы».

«умная какая».

всего нас было семнадцать — «настоящая биопрограмма под крылом у стального; и вся эта заварушка с делом Лысенко в итоге была номером для отвода глаз, гениально вообще-то. мы правда проходили не по, эм-м-э-э, life science, а по психотронике, то есть генетики, которые нас сделали, были служащими военных когнитологов», потому что последние вполне могли в пятидесятые, шестидесятые и семидесятые подыскать себе, кто с востока будет на них работать, так велики были их достижения, после того как треснули индукционная механика волн и фазовая психология: метампсихоз, психоэкстраполяция, телепатия, телекинез…

«и тот дятел, да?»

она кивает: «да, это были первые двенадцать», что с ними стало, хочу я знать, наниди пожимает плечами: «полагаю, ликвидировали, щит и меч… им же надо было замести следы, когда социализм рухнул, интересны последние пять, их не хотели просто так устранять, мы там были, сперва в этих поселениях, где дятел излучался усилением волн наших первых двенадцати сестер…»

«в россии? ты, я и мара были…»

«в младенчестве и раннем детстве, да. и две другие,

о которых я… м-да, понятия не имею, что с ними случилось».

нас троих разослали, попрятали: наниди в калифорнии, меня в германии — «старый коммунист, надежный человек, он отправил тебя в свою семью, все совпадало, кстати, потому что у твоей матери были огромные трудности при рождении твоего брата, из-за здоровья, ей отсоветовали рожать второго, но она непременно хотела еще одного, и тогда твой дед…» «по указке своих…»

«не выворачивай так. он тебя правда любил, ты была не только заданием, для него ты была… ну да, наследием социализма, тем, что осталось от превосходства лучшей половины мира, и они знали, на него можно положиться: он ведь даже свою жену прогнал по политическим причинам».

итак: наниди в калифорнии — она не говорит об этом, я пыталась, — я в германии, а мара: «совершенно безумная среда, среди бывших киллеров, мошенников, наркодилеров, торговцев оружием, которые жили теперь со своими эскимосками в крохотных поселках вместе с аборигенами, they went a li’l native, you could say[150], ха. с детства среди людей, которые на зубы моржа играли в кости и карты, жарила китовое сало, перья баклана в волосах, выучилась ножом разрубать лосося пополам и говорить на здешних языках, всех от юга до, ну да, до самого верха в…»

«я помню, “гетен”».

«да, зима: но это слово она, кажется, сама придумала… она в итоге была… ее язык был мешаниной из…»

«я слышала, что это значит: зима, когда она это сказала, я слышала значение вместе с ней».

«sure, на низком уровне, правда, но мы все… все семнадцать девочек, well… to pick up thoughts

which..»[151] да, я помню, я часто знала, что думает штефани, и бедный ральф, которого я толкнула под машину, до него в тот момент тоже дошло, что я знала о том, что он обо мне думал, что он хотел сделать со мной, как грубо и жестоко