вверх? не видно?

одного глаза нет, одной половины, сферы.

«you’re weak, you know.[132] не вставай», я узнаю свой голос: это я — та, кто мне это говорит, я стою возле раковины, я это вижу, потому что ровно настолько могу повернуть голову, и на мне зеленый халат, как у хирурга, я наниди.

а клавдия старик лежит здесь, и у нее, ой-ой-ой. что-то давит в ушах, в голове, в ноге, в которой сверлили-кромсали, долбит так, что за каждым стуком следует маленький укол из головного мозга, вдоль по костной орбите до самой ноги, неприятно, металлически, электрически, нервно.

звук как от очень большого компьютера: что это? линия электропередач? возможно, кондиционер, теперь шея выворачивается еще дальше, до другой стороны, до края перспективы: ни одного окна, что-то капает, булькает, на слух бак для воды или апельсиновый сок в стеклянной бутылке, которую спешно высасывают до дна. свет, убери свет, слишком резкий.

ложечку за маму, ложечку за папу, пюре, фруктовое, пластмассовая ложка, наниди сидит на складном стуле и говорит: «молодец, теперь это усвоится, не придется больше блевать мне на колени».

меня рвало? я не помню, в моем голосе слышен сгоревший миндаль, когда я говорю: «я… мы здесь…?»

«в безопасности, underground, я вытащила тебя… и мару оттуда, было нелегко… мне помогли люди, которые заботятся о маре».

«это… что за… какие люди?»

«их больше нет», говорит наниди и пихает мне в рот последнюю ложку баночного пюре, больше нет. людей, которые помогли ей меня и… кого?

«мара?»

«наша сестра, похожая на нас. she’s hurt pretty badly[133], тяжелей, чем ты. лежит рядом, под маской», маской, какой еще? ах, кислород, черт. это больница? «где… скажи, мы… где…»

«копать тоннели и строить убежища умеет не только армия, мы в… это называется bomb shelter[134], на случай атомной войны, на частном участке, который они купили, чтобы контролировать все, что находится в радиусе haarp. только они об этом убежище ничего не знали и до сих пор не знают, вход хорошо скрыт, у нас… есть карты. эта штука… когда был построен этот бункер, аляска еще даже не была штатом, crazy, да?» ну если тебе так кажется, я падаю, проваливаюсь в сон, леччч…

«твой дедушка ввязался в совершенно дилетантское мероприятие», трудно с этим поспорить, так что я упорно не отрываю взгляда от мары, которая рядом борется со смертью, а мы даже помочь ей не можем, за молочной шторой, в противоожоговой мази, под сонмом инъекций: сестра.

наниди оскорбляет Константина, но если я стану требовать объяснений, это ничего не даст, хотя ей бы надо знать, что нельзя так со мной разговаривать, если хочешь дождаться ответа.

пропеллер крутится и крутится, это все, что он делает, «тебе надо подвигаться», говорит она и протягивает мне чашку с противным супом, я попадаюсь на удочку, дура тупая, самая настоящая дура: «что предлагаешь, сквош?»

«можешь походить по коридору, вдоль батареи».

«нога еще болит».

«так и должно быть, я даже не знаю, все ли я там выудила. шрапнель, и слезоточивая граната прямо в голову, все равно не подействовало», я видела, в зеркале: мой правый глаз — перегнившая слива.

«если через два дня еще, ну ты знаешь… будет стучать», она бросает взгляд на мою ногу, с недоверием, будто там в любой миг может биокамин разгореться, «то, может, придется мне еще раз взяться, все эти… flechette… может загноиться».

«кто… что это были за солдаты?»

«navy seals[135], самые лучшие, как полагается, они всякие там цирюльни не защищают», я тоже так разговариваю? ее нарочитый базар безобразен, видимо, она хочет

говорит из самого сна, который уже может стать вечным: «аоон… во… стирша… во… войунв… эгнаро, эгнаро аоо…» я не вижу ее лица, или нет, скорее так: оно раздроблено или слишком похоже на мое, чтобы мне хотелось видеть, как оно выглядит, когда раздроблено

наниди хотя бы не хочет играть в карты или

«ты ничего не можешь сделать?»

она в первый раз раздражается: «в каком смысле “сделать”?»

«ну, ты проводишь пальцем по экрану телевизора в отеле, и появляется снежный узор, и ты умеешь, ты угадываешь, что я думаю, и ты меня оперировала, и ты меня вытащила…»

«и я застрелила четырех солдат, и испортила военным тачку, и нашла этот бункер, и врубила генератор, yeah, your point being?»[136] «она…»

«мара».

«да. у нее, видимо… большие… она…»

«очень вероятно, что она умрет в следующие двенадцать часов, придется подождать, действовать раньше мы не можем», господи исусе, что еще? действовать? она по моей роже видит, что меня это приводит в ужас, и говорит: «мы не можем тут внутри под землей вместе состариться, если ты об этом, запасов-то хватит надолго, постройка прочная, извне ее так просто не крякнешь, но вход они найдут, скорее раньше, чем позже — они нас в принципе уже и так явно ищут, как-никак, три женщины, крайне интересных женщины, в одну бурную ночь просто так, whatchamacallit[137], исчезли с лица земли».

«ты очень хорошо говоришь по-немецки, сначала… в анкоридже, в отеле, я думала, этот странный акцент… я только потом заметила, что это твои шуточки…» «такая вот я. озорница».

я качаю головой: с ней невозможно говорить, мой размозженный глаз зудит, лучше не спрашивать, есть ли у нее покурить: это явно не предусмотрено, в противоядерном бункере, где человечество должно регенерироваться.

«почитай чего-нибудь».

она, видимо, не может больше смотреть, как я сторожу мару, слушаю каждый шепоток, внушаю себе упрямо, что смогу что-то понять, что-то уловить, как с муруном: идите, дети, — он знал, что сестры здесь? мы слишком мало говорили, мне нельзя было ничего утаивать, я виновата, что

почитать, м-да, конечно, моя сумка, бред: ее она тоже спасла, с белибердой кили внутри и «лиром», ее подарком. я чувствую, как хрустит сустав в больной ноге, и меня всю поперек разрубает, когда я опускаюсь на колени и проверяю содержимое: все на месте.

я листаю.

плачу по Константину и сижу точно в луже вытекших чувств, наниди прилегла; наверно, собирает силы, на потом, когда будем действовать

«хэн… хэн и ворэ нишим нани… диду… эгнаро…» это слово постоянно всплывает, кажется самым важным: эгнаро, но пропала та связь, которая была у нас раньше, в мотельчике, в туалете, когда я вдруг поняла, что она говорит, что значит «гетен». язык: в анкоридже в «барнс-энд-ноубл» у меня в руке была книга, там шла речь о стараниях госучреждений и отдельных заинтересованных лиц предотвратить вымирание эскимосских языков, посредством стимулов, специальных академических заданий, переориентации школ на местные диалекты по специальным предметам.

что значит предотвратить? со смертью каждого отдельного человека исчезает отдельный язык, ничего общего с диалектом и традицией, это вопрос

«debriefing, okay?[138] я расскажу, как все будет, вот схемы», она раскатывает бумаги по столу, на котором я лежала еще позавчера, и показывает мне, как все будет: на антенном поле есть подъем, ага. не понимаю, а вот это? подземное.

«just like us[139], тут внутри».

и фотографии, шары в полостях, я не знаю масштаб, не знаю, какой это все величины, «пройти под вентиляционными шахтами».