— В мире не все подчинено логике и рассудку, особенно для того мира, откуда мы пришли. В мире живого незримо, но присутствует то, что называется неопределенностью. И если равновесие вдруг нарушается, справедливо ли считать, что весы склоняются к верному решению?
Герий напряженно вслушивался.
Конструктор, ободренный его вниманием, понял, что пришла пора говорить еще яснее, еще конкретнее, говорить с той непреодолимой ясностью, которая будет достаточно прозрачна для Герия и Бара. Он хорошо знал: для остальных членов Совета все выраженные им мысли будут всего лишь набором каких-то, далеко не всегда понятных, слов. Но на Герия он рассчитывал. Он знал, что если его слова до кого-то дойдут, то, прежде всего, до Герия.
— Вы требуете от меня определенности, — в голосе Конструктора сквозила запальчивость, — но я подчеркиваю, что практически на любую ситуацию можно накрутить сколь угодно вариантов решения. Все зависит от наклонностей принимающего такое решение. Плохо бывает для дела, когда эти наклонности оказываются сплошь одинаковыми, потому как отсутствует при этом борьба за истину; из альтернативы выбирается простейшее.
— Так и в случае с моей последней моделью. С моим новым Оранжевым, — повторил он специально для Бара. — Вы нашли простейшее — уничтожить… Я же нахожу в нем существенные отличия от всех клонов Колонии, я нашел в нем непонятное и для себя. А из непонятного всегда следует неопределенность. Как же я в таком случае могу уничтожить модель, не разобравшись, тупиковая это ветвь или, напротив, прогрессирующая?
— Если я сам сомневаюсь, то как же я могу обучать других? Не могу же я передать ученикам свою беспомощность. Да и не хочу, чтобы и они были попрекаемы Советом за неопределенность! Так не лучше ли, — Конструктор с горечью усмехнулся, — не проще ли поставить новым Конструктором колониста, заранее лишенного сомнений! Тем более, что в таковых на Станции недостатка нет. Взять того же Вита или геном моего предшественника, который создал Вита… Ну, а моделирование… Если не я обучу, то Машина подскажет: уж она-то начисто лишена сомнений…
Лицо Бара напряглось, резче обозначились складки на щеках, взгляд стал колючим: он понял, к кому Конструктор обращал свои последние сказанные слова и по кому они били.
— Конструктор, — стараясь голосом не выдать своего волнения, вымолвил Бар, — ты говоришь очень красноречиво, но нам неясен смысл в твоих рассуждениях.
— Непонятен? — притворно удивился Конструктор… Это кому же: тебе, Герию, или?.. А я думал, что ты прекрасно меня понял. И особенно про Машину…
От Конструктора не ускользнула и усмешка на лице Герия, который наконец-то поднял голову.
— Непонятен нам, — упрямо повторил Бар. Он тоже понял свою ошибку, произведенную собственной несдержанностью. Вопреки всем клонам — прошлым и настоящим — Бар считал Машину просто механизмом и не обожествлял ее, как все. И Конструктор и Герий знали об этом. Знали они также и об отношении Бара к клонам, и к членам Совета, которых он привлек на свою сторону. Сейчас же, когда Конструктор исподволь намекал об этом, тем самым он только дальше уводил на свою сторону Герия, занимавшего до этого нейтралитет.
За разговором Бар упустил из виду троицу, и теперь уже поздно было подтягивать их понимание на нужный уровень. Конструктор не давал передышки: он сыпал такими словами, которые, несомненно, были знакомы троице, но в новых сочетаниях теряли для них всякий смысл И никто из троих уже не знал, где поддакивать, а где отрицать. Это было заметно по ним: спесь с них слиняла, их лица стали постными.
Вышло так, что Бар остался в одиночестве. В одиночку же ему ни за что не переубедить Конструктора.
— Но существует же Цель, — попытался примирить спорящих Герий. Голос его прозвучал жалко и просительно. — Есть Программа — Он осекся, наткнувшись на полный сожаления взгляд Конструктора.
Заминкой тут же воспользовался Бар.
— Во имя Цели, во имя Программы, — несколько торопливо заговорил он, — мы настаиваем на прекращении опытов с новыми моделями. Оранжевый должен быть нейтрализован. — Вот здесь пришедшая в себя троица не враз, но кивнула. — И во имя будущего, — сыпал Бар высоко парными словами, — мы настаиваем на том, чтобы ты, Конструктор, готовил себе замену. — Здесь последовал уже более согласованный кивок. — И приступай к этому немедля. Таково решение Совета!..
Связь резко прервалась. Слишком поторопился Бар, и Конструктору не удалось видеть реакции остальных членов Совета. Но он, глядя на опустевший экран и будто продолжая разговор, размышлял вслух:
— Возможно, ты прав. И даже все вы правы в своем осуждении — будущее для вас. Это вам жить и работать дальше, мое же время кончилось. Но за мной прошлое. Мои сомнения, мои ошибки и удачи, вся работа над созданием нового. И от лица этого прошлого я заявляю вам — мы не вправе принимать решения по Оранжевому. Не можем по очень простой, но многое усложняющей причине: мы не люди…
Он замолчал. Долго и пристально вглядывался в экран, словно надеялся, что его слышат близнецы, так похожие друг на друга и на него самого…
Его могла слышать Машина, Даже наверняка она слышала и записывала его слова в свою память. Только он не боялся Машины: ей не дано было понять сказанного. И эти слова осядут где-нибудь на кристаллах памяти переориентированными диполями, пока их не сотрет время.
Он успел. Высоко вверху вдруг вспыхнул и засиял багряно-красный шар. Сияние ширилось, разгораясь, заливало пламенем пространство под сводами Станции. Накалялось…
Тихо зашелестело о берег море. Небольшие пологие волны сладко потягивались по гальке, будто море расправляло затекшие за ночь мускулы. И сразу же от него потянуло прохладой.
Солнце раскалилось уже до оранжевого, а море все еще оставалось темным, не желая расставаться с негой. Но по мере того, как все ярче, все ослепительней разгоралось светило, море нехотя открывало свою глубокую синь.
Он знал, что высоко под куполом Станции установлены мощные светильники, которые и освещают все, что находится под ними, а в море скрыты наклонные вибраторы, вызывающие рябь на поверхности моря и прибой. Он знал об этом с детства. И все же приходил сюда. Здесь, со многим известным ему, было много неизвестного. Почему так медленно разгораются светильники, зачем нужен городу такой огромный купол над ним, для чего море и волны? Почему берег в некоторых местах песчаный, в других — галечный, а далеко в стороне, там, где сходятся с куполом берег и море, высятся, нелепо громоздясь, скалы? К чему все это, если вся жизнь Колонии заключена и проходит в городе?..
Много на Станции было неизвестного и непонятного, но никто ничего не мог объяснить. Так нужно, так есть — и только.
А ему нравилось самому “открывать” солнце, он хотел чтобы море просыпалось только при его появлении на берегу, и сам берег, усеянный мелкими окатанными камешками, был для него одного.
Он недоумевал, почему все это оказалось никому не нужным; и, кроме него, сюда больше никто не ходит А он любил все это. И чувствовал во всех, на первый взгляд, несуразностях и излишествах потаенный смысл и значение. Неспроста все было так устроено. И он придумывал всему свои объяснения.
Конструктор запросил у Машины досье Оранжевого.
В который уже раз внимательно просмотрел результаты анализов и тестов, всю программу работ с моделью Еще раз прочел заключение Машины. “Модель 133, дубль 4/2 может причинить вред Колонии, поскольку нельзя с достаточной степенью достоверности построить логические обоснования ее поведения. Алгоритм поступков модели не закономерен и не поддается прогнозированию. Программа мышления модели 133, дубль 4/2 составлена некорректно имеется целый ряд неконтролируемых параметров. Как то…” Дальше Конструктор обычно не дочитывал.
“Конечно же, Совет прислушался к мнению Машины ведь и меня она уличила в отходе от принятых норм, — думал Конструктор. — Только Машине не дано понять, что истины, сформулированные в ее памяти, могут быть и постулативными, построенными на умозрительных заключениях конструкторов, когда-то работавших с ней. Да и что Машина, она всего лишь контрольная форма для нас ее мышление — это мышление первых поколений Станции. А мы как-никак опередили ее уже на двадцать поколений. Если я введу в Машину не подкрепленный обоснованием параметр, то получу всего лишь новы постулат, удобный для меня, и помеху в поиске истин для следующих поколений. У Машины нет чувств, стало быть — и сомнений. Она будет все принимать так, как это ей зада но. И ей никогда не понять, почему у модели может быть непрогнозируемый поведенческий алгоритм, если я ж введу в Машину новую доктрину. Может, так и поступить?.. А имею ли я на это право?..”
