Они поздоровались, хозяин предложил Саше пройти и расположиться, но гость, извинившись, объявил, что у него очень мало времени и ему надо спешить. Влад заметил, что Александр чувствует себя неловко, неуютно, и разговорить его не попыталась и Жанна, лишь кивнув головой в ответ на приветствие и опять уткнувшись в своего Стендаля.

Влад сходил в комнату, достал паспорт и вынес его Ильину.

— Как баня сегодня? — спросил он.

— Да нормально, как обычно, — ответил тот.

— Наверное, перемыли мне косточки, а?

— Ты знаешь, не особенно, хотя стороной, конечно, не обошли.

— И на каком мнении сошлись?

— Голоса разделились.

— А кто какой именно версии придерживался?

— Зачем тебе знать? Только лишний раз расстраиваться.

— И то верно, — согласился Влад.

— Все говорили, что парень ты, в общем, неплохой, но совершил ошибку. А вот в чем она заключалась, поспорили. Одни доказывали — в том, что рискнул взять деньги, другие — в том, что так легко дал себя облапошить.

— То есть все равно вина есть?

— Да.

— Ну и ладно.

— Что-нибудь придумал?

— Пока размышляю.

Саша покачал головой, произнес:

— К сожалению, мне нечего тебе посоветовать. Ты извини, я пойду.

— Давай.

Приятели пожали друг другу руки, и Александр ушел.

Воскресный вечер Влад и Жанна кое-как убили, и в понедельник утром она с видимым облегчением от конца вынужденного затворничества отправилась на работу, а он остался наедине с опостылевшими телевизионными каналами, полками давно прочитанных книг и своими тяжелыми мыслями, упрямо лезущими ему в голову. Словно какой-то маленький задиристый бесенок, врун и забияка, любитель веселых розыгрышей нашептывал ему на ухо: ерунда, не бойся, может, такое и бывает в жизни, но явно не произойдет с тобой. Ты ведь жил как жил — попивал себе да подкапливал денежки потихонечку, зла особенно сильно никому не желал, — так с чего это вдруг тебя в цепи и на эшафот? Глупости! Вот сходит Игорь Николаевич к какому-нибудь генералу ФСБ, а тот и скажет: «Ба! Да у нас же на этого банкира, кой на твоего зятя наезжает, восемь папок компромата! Мы ему пальчиком погрозим, он и перестанет баловаться», или еще чего придумает. Не боись! Как это: чудес не бывает? Будут, будут тебе чудеса!

Маясь от безделья, разморозил и отбил мясо, причем почему-то отбивал с такой силой, что говядина стала чуть ли не прозрачной, обвалял в перце, соли, муке, обжарил — показалось мало, свалил все в кастрюлю, засыпал мелко нарезанным репчатым луком, залил сметаной — вроде как запек. Когда решил, что готово, попробовал — показалось невкусно. Зачем, спрашивается, мучился?

Наконец наступил вечер, пришла Жанна. Как всегда, она не стала открывать дверь своим ключом, а позвонила. Но если обычно она давала знать о своем приходе двумя короткими звонками, то сегодня давила на кнопку часто и беспорядочно — пока он не открыл.

Она вошла, бросила на пол пакет и, переводя дыхание, — Влад обратил на это внимание, значит, сильно торопилась и шла от метро быстро, — произнесла:

— Собирайся — отец звонил мне на работу, пригласил на чай. Сказал, чтобы мы не ужинали, а сразу отправлялись к нему, о себе же сообщил, что может чуть задержаться, а может вернуться и раньше нас. Так что давай, пошли.

— Может, хоть бутерброд какой съешь — проголодалась-то к вечеру, наверное?

— У отца поем. Ну, двигайся, что стоишь?

«Скоро старик управился, — подумал он, — не прошло и трех дней, два из которых — выходные. А может, никаких решений еще нет и он хочет, скажем так, изложить предварительные данные? Ох, Господи, спаси и сохрани».

Влад быстро оделся, накинул легкую куртку, пока Жанна вызывала лифт, закрыл дверь на оба замка, зашел за ней в кабину, надавил на кнопку первого этажа.

— Каким тоном он говорил — бодрым или, наоборот, печальным?

— Да никаким — как обычно, как будто действительно захотел с нами попить чаю.

— Ясно, — только и сказал он.

Шли быстро, Жанна — так даже чересчур.

Дверь открыл им Кеша, мать расцеловал, Владу крепко пожал руку.

— Соскучился по матери? — спросила она. С момента переезда звонила Жанна сыну чуть ли не ежедневно, но видеться, конечно, приходилось редко.

— Соскучился, — улыбаясь, ответил Никифор.

— Дед дома?

— Не-а, — мотнул он головой, — дед загулял.

— То есть? — снимая обувь, продолжала она расспросы.

— С субботы на воскресенье вообще дома не ночевал, вчера только к полуночи пришел, а сегодня с семи утра убежал. Я так думаю, может, он себе какую бабушку присмотрел?

— Кеша! — повысила Жанна голос. — Сейчас подзатыльник получишь!

— А что, дед не человек, что ли? Бить же детей нельзя — «насилие не есть способ решения проблемы, оно может разрушить вашу семью».

— Что-то я не понимаю.

— Мэри Фредриксон, группа «Roxett». Ну да ладно.

— У тебя сегодня, я вижу, настроение хорошее? — спросила она, проходя вместе с Владом в комнату.

— А почему ему быть плохим?

— Наслаждаешься свободой?

— Какой свободой?! Дед меня держит в ежовых рукавицах. Как ты переехала, он все бремя воспитания взял на себя — ведет со мною педагогические беседы и… — Тут Кеша поднял указательный палец и шепотом произнес: — Один раз проверил дневник!

— Что ж тут странного? — сказала Жанна. — Ты предлагаешь предоставить тебя полностью самому себе?

— Странное тут то, — немедленно отреагировал сын, — что я уже не в пятом классе, и то, что в последний раз он делал это три года назад, — а тут вдруг вспомнил.

— Вдруг ему на твои пятерки захотелось полюбоваться?

— Пятерки у нас в дневник ставят по желанию ученика, только двойки насильно. После же объявления отличной оценки нести его учителю — значит, подлизываться и, таким образом, противопоставлять себя коллективу, большинство которого, естественно, лентяи и троечники, подобных поступков не одобряющие. Я же для себя учусь, для своего будущего, а не для того, чтобы у меня был красивый дневник, правильно?

— Относительно, — вдруг замешкалась она и отправилась на кухню. Через секунду оттуда раздался ее громкий возглас: — Никифор! Иди сюда!

— Что такое? — выкрикнул он, не поднимаясь с места. Жанна сама вернулась в комнату.

— «Такое»? Вы с ума сошли — столько грязной посуды! Скоро ее складывать будет негде! Почему не моете?

— А мы с дедом договорились по очереди, — как ни в чем не бывало, сказал Кеша, — два раза в неделю: раз — я, раз — он. Я ведь не виноват, что он не хочет?

— Ты же говоришь, что его в последние дни и дома-то не было, — откуда тогда столько тарелок?

— А это ко мне ребята заходили — проголодались вдруг, я их и покормил.

— К тебе заходили ребята, а дед, пожилой уже человек, должен за ними посуду мыть? — возмущенно проговорила Жанна.

— Ну я же, когда они с Константином Сергеевичем пиво сразу из десяти кружек пьют и рыбу из шести тарелок едят, за ними мою, — ответил сын, — а пахнет все это после их воблы отнюдь не розами.

— Вот, — обратилась она к Владу, — и все воспитание. Это, значит, дед «очень любимого внука». Краешком глаза взглянул в дневник — и бегом на кухню убирать за его друзьями. Меня тут на вас нет! Ну да ладно, придется заходить почаще.

— Мам, — засмеялся Кеша, — все равно — договор есть договор. Я вот думаю предложить ему не по очереди, а спичку тянуть или монетку бросать. Так как мне в таких делах обычно везет, то заботы по отработке твоей барщины лягут в основном на него.

— Как не стыдно, — произнесла она, — и это мой сын! Я сама помою, лентяй.

Развернувшись, она ушла на кухню, и Влад заметил мелькнувшую у нее на губах улыбку.

— А как вообще дела? — спросил он у Никифора, главным образом для того, чтобы нарушить вдруг возникшую тишину.

— Нормально, — ответил тот. — Как обычно.

— Что у тебя входит в «обычно»? Если не секрет, конечно.

— Да не секрет. Школа, курсы, тренировки, тусовки. Деда вот в шахматы обыграл. Он кричит, что случайно, — да я и сам знаю, — требует реванша, но я специально тяну — хочу насладиться триумфом, потому что, если за доску сяду, он меня тут же в пух и прах разобьет. Киношки всякие глупые смотрю, книжки умные читаю. Немногое, в общем, изменилось.