Родина — это и грязный подъезд дома в Колпино в том числе, и будет он всегда милее и краше входа в любой пятизвездный отель, большую виллу или особняк в викторианском стиле. Родина есть родина.

Они уже подъехали к вокзалу, и Константин Сергеевич припарковался рядом с таксистами, ближе к ларькам. Все вышли из машины, Жанна, несмотря на прозвучавшую ранее просьбу отца не выказывать волнения, осматривалась по сторонам и беспокойно переминалась с ноги на ногу, пока ее сосед закрывал свой автомобиль. Влад же чувствовал себя как игрок футбольной команды, выигрывающий один мяч за несколько минут до окончания матча, и главная задача — не пропустить за оставшееся время, ибо через несколько мгновений — финальный свисток, и кончится весь этот ужас, кошмар, и ты — победитель, хоть и не всего чемпионата, но хотя бы именно этой, данной встречи. Он взял невесту за руку и пошел по перрону, давние приятели-соседи — за ними. Вокзал жил своей обычной жизнью, туда-сюда бегали люди с мешками и сумками, носильщики толкали перед собой тележки с багажом, громко крича: «Посторонись!» — пытаясь напугать остальных, диктор что-то объявлял о прибытии-отбытии, крепкие усатые мужики кучкой стояли у вагона, пили пиво из бутылок, не забывая периодически сплевывать на и без того уже не слишком чистый, усеянный окурками и бумажками асфальт, полная женщина что есть мочи кричала: «Лидка! Ты идешь, чи иго?» — та, в три погибели согнувшись под огромной сумкой, перепоясанной скотчем и, видимо, набитой необходимым товаром, отвечала: «Та иду, не ори!».

У девятого вагона стоял молоденький парнишка, ученик Константина Сергеевича, окруженный их вещами. Завидев их группку, он широко улыбнулся и кинулся было к ним здороваться, но, увидев напряженные лица мужчин, осекся и остался на месте.

Игорь Николаевич протянул проводнице билеты.

Указав на молодую пару, он сказал:

— Вот они едут.

Та равнодушно изучила проездные документы и, сверкнув золотой фиксой, произнесла:

— Проходьте.

Увидев, что сумки подхватили и остальные, громко, почти визгливо добавила:

— Та не сидите провожающие долго, шоб на ходу не прыгать, а то через пять минут трогаемся! — троекратно удачно использовав мощное фрикативное «г».

Вчетвером они быстро прошествовали по коридору. Заметив, что их соседи по купе еще не устроили свою поклажу, не стали в него входить, просто водрузили сумки одна на другую башенкой и остались стоять в проходе. Жанна всхлипнула и упала отцу на шею. Тот обнял ее, произнес:

— Доченька, тихо. Слышишь, не плачь. — Но на глазах у него самого заблестели слезы. — Так, все, — вдруг твердо сказал он, отстранился, пожал руку Владу и тихо добавил: — Никаких звонков, я вас сам найду.

Константин Сергеевич из-за его спины махнул им рукой:

— Не унывай, молодежь. Свидимся.

Игорь Николаевич решительно развернулся, толкнул приятеля, и, не оглядываясь, они направились к выходу. Они не подошли к окну, перед которым, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не разрыдаться в голос, стояла Жанна. Влад положил ей руку на плечи, она ему на талию, так они в обнимку и простояли до того, как поезд тронулся.

Соседи, которыми оказались пожилой сухонький пенсионер и молодая дама с маленьким ребенком, что означало громкий плач и крики в течение всего пути, вышли из купе, дав им возможность пристроить свой багаж. Влад кое-как втиснул чемодан и две сумки наверх, последнюю, самую большую, пришлось запихнуть под нижнюю полку.

Он с невестой сел с одной стороны, дама с пока спокойным мальчиком и «дедушка», как Влад сразу мысленно его прозвал, — с другой. Через очень небольшое время появилась проводница, забрала билеты и попросила уплатить за постель. Узнав, что у них нет купонов, явно обрадовалась и, произведя в уме сложные подсчеты, объявила сумму в рублях. Молодая мама и старик хором принялись убеждать Влада, что гораздо выгодней ему поменять свою «валюту» на украинскую по рыночному курсу у других пассажиров и расплатиться карбованцами, иначе что-то там терялось, но он раздраженно прервал их и отдал требуемое. Как только проводница вышла, пенсионер хлопнул в ладоши, вытащил одну из своих авосек и принялся поочередно оттуда доставать: копченую колбасу, «херши-колу», три вареных картофелины, одно яйцо, мелко нарезанное сало и соленые огурцы. Вынув из кармана перочинный ножик, он ловко принялся им орудовать, из-за чего картофель терял кожуру; яйцо — скорлупу, огурцы — не только хвостики, но и свою целостность, ибо он разрезал их вдоль, а воздух наполнился противоречивыми запахами. Мадам, видя это, решила не отставать и, сунув в руки ребенка какую-то игрушку, извлекла на свет Божий молоко, печенье, рыбные консервы и куриное крылышко. Представив себе томительный путь в сопровождении детского плача, кислого смешанного запаха соленых огурцов, жареной птицы, неизвестно каким образом приготовленных кусочков минтая, а также своих тяжелых мыслей, он вздохнул и вышел в коридор, предоставив спутникам возможность спокойно отобедать. Он стоял и смотрел в окно — на начинающие зеленеть деревья и кустарник, на безликие хозяйственные постройки, на жилые дома, находящиеся почему-то в непосредственной близости от железной дороги, на автостоянки и автодороги, и опять зеленые насаждения — искусственные и естественные. Вверху, в ясном, чистом небе, гонимые ветром, плыли белые кудрявые облака-барашки, изредка заползая своими краями на солнце, это равнодушное светило, которому все равно — что иссушать знойную пустыню, что растапливать холодные льды. Каждый день миллионы лет восход-закат, а на суматошной земле бегают, копошатся мелкие людишки, в заботах своих забывая взглянуть на звезды. Основной массе людей до фени звезды, всем без исключения звездам до фени люди — бездушное скопление протоплазмы, беспрестанно взрывающее самое себя, — что ему человек?

Сзади подошла Жанна, тронула его за плечо, спросила:

— О чем ты думаешь?

— О том, — ответил он, — какое в Болгарии местное пиво — больше походит на буржуйское или на наше?

— Да ну тебя, — отвернулась она и стала рядом, тоже глядя в окно.

Влад взял Жанну за руку, она опустила ему голову на плечо, так они и стояли рядом у окна, глядя на мелькающие деревья, свежевспаханные поля, зеленеющие озимые, мелкие кусты, дачные поселки вдалеке, пологие откосы вблизи, в девятом вагоне поезда номер 187, увозящего их все дальше и дальше от Петербурга и несущего неведомо куда, к тому новому, неизвестному, пугающему и манящему, что им предстояло еще узнать.