— Как здорово… Это ты сам?

— Да нет же, в который раз повторяю, что не пишу стихов. Это наш русский поэт начала века, но я его фамилию даже не помню. Как-то на «А», но не помню. Но чем плохо для автора — его произведения переживают его самого? Однажды я приболел, сидел дома, пялился в ящик, и тут вдруг целая передача по четвертому каналу, днем, и я вот так случайно на нее напал. Посвящена она была этому поэту, вел ее наш местный актер, читал замечательно, особенно сей «персидский цикл», или «мотивы», не знаю, как правильно. Запомнилось еще одно четверостишие:

— Ну скажи, что класс!

— Скажу, но почему так получается: пишет человек такие смешные и, на мой взгляд, замечательные стихи, они даже поселились в твоей голове, закрепились в памяти того актера, еще, может, в чьей-то, а от фамилии его осталось только начальное «А».

— Ну, пожалуй, чтобы твою фамилию помнили полностью, надо быть уже Пушкиным или Лермонтовым. Но ведь это чрезвычайно сложно. А сколько замечательных произведений вообще существует на свете, любых — литературных, музыкальных, сколько прекрасных, так называемых «малобюджетных» фильмов, да еще к тому же всяких польских, чешских, о которых мы ничего не знаем! Зато «Бэтмен-3» знаком каждому, хотя бы только по названию. Если бы не одна девочка, писавшая мне проникновенные письма в армию, я, может, и вообще не узнал бы о том, кто такой был Саша Черный, и не загорелся желанием прочесть у него все, что смог найти. И кто знает, наткнулся бы я когда на эти чудесные строки:

— Да… — задумчиво произнесла Жанна. — Борщ будешь?

— Твой борщ — да за величайшее благо почту! Кстати, я еще одно восточное стихотворение того поэта вспомнил, голова — как мешок с цитатами, валяются они там в беспорядке, руку в него опускаешь — никогда не знаешь, на что наткнешься, вот и попробуй тебя сейчас уверить, что все запомнил за раз.

— Не уверишь, — наливая первое ему в тарелку, сказала она, — три стихотворения за одну телепередачу — слишком много.

— Ну и ладно. Спорить не будем. А слушать будешь?

— Буду с удовольствием.

— Ну, слушай:

и тут актер пальцами выстроил у себя на голове рога.

— Ха! — Жанна громко засмеялась. — Вот это да, ну, здорово. Класс! Борщ нравится?

— Конечно да.

— А то ты совсем не ешь.

— Так я стихи тебе читал.

— Хватит читать, ешь давай. Слушай, а может, создадим с тобой дуэт, эдакую литературную группу, типа куртуазных маньеристов, и будем стихи писать? Раз ты чужие любишь, у тебя и свои должны получиться — а я буду твоей моральной поддержкой, твоей боевой подругой.

— Нет, лучше мирной.

— Не поняла.

— Мирной, мирной. Я слишком боевых и задиристых не люблю.

— Хорошо, мирной. Ну, как тебе предложеньице?

— Никак.

— Почему?

— Читать их будет некому — публика отсутствует. Да и какой-никакой банковский служащий пригодится тебе куда больше самого интересного поэта. Ты часто читаешь?

— Редко, но читаю.

— Да! Вот! И в основном, наверное, классику. Сейчас и в кино-то редко ходят, все сидят дома за видиками да крутят тупые фильмы. В девятнадцатом веке что тебе? Литература, живопись-скульптура, театр-балет-опера. Все. И люди читали. Сейчас кино, видео, радио, телевидение, аудио. Какие книги? А с главным идеологом куртуазных маньеристов господином Степанцовым я даже общался, честно пожал ему руку за его чудесные — ей-богу, очень нравятся — стихи, и однажды я попал на концерт его группы «Бахыт-компот». Ребята просто отдыхают. Туфельки на нем стоптаненькие, старенькие, аппаратура у них вшивенькая. Да, он написал:

Но как хороший парень — не профессия, так и поэт — уже не профессия. Может быть, чье-то призвание — вот мы с тобой разговариваем сейчас, а где-нибудь в тесной общежитьевской комнатушке сидит растрепанный гений и кропает, царапает бумагу быстрыми движениями руки, исписывает горы листов, но их, кроме как его близкие друзья, в руки никто не возьмет, а кусок хлеба он себе ими не добудет. Да и, кстати:

Это господин Лермонтов. А вот господин Гете:

— Я в шутку, а ты ерепенишься, — обиженно пробурчала Жанна. — Налетел: господин Гете, господин Лермонтов! Я все и сама понимаю.

— Нет, ну что ты, мы же не спорим. Мы просто разговариваем.

— Хорошо. Ты борщ доел? А то я ведь тоже есть хочу — а там горячее ждет не дождется.

— Доел, доел. А что на горячее?

Встала, громко объявила:

— Телятина с помидорами! — и пошла на кухню.

Возвратилась с блюдом, так же ели-пили-веселились, разговаривали о других вещах, и важных, и бестолковых, за беседой, легкой и непринужденной, время летело быстро, Влад хвалил хозяйку за умение готовить, но робко намекал, что и сам, оказавшись на кухне, будет не лыком шит, да Жанна столь грозно восприняла эту его попытку, что он мгновенно сдался. Вскоре все допили, доели, сошлись во мнении, что танцевать не стоит, и продолжали увлеченно друг с другом болтать.

Вдруг послышался звук хлопнувшей двери, затем шаги, в комнату вошел пожилой мужчина, Влад понял, что это отец Жанны, встал со стула.

— A-а, вот он, наш долгожданный гость, — произнес тот вместо приветствия, — наслышан, наслышан. Как живете-поживаете, как здоровье?

— Да нормально… — начал было Владислав, но тот, недослушав, вновь заговорил, опускаясь в кресло: