Срок настал. Оставив город шумной,
От него я скрылся, как беглец:
От тревог той жизни неразумной
Отдохнуть пора мне наконец.
Душно там; громадность да огромность
Ждут меня, – и посреди всего
Сознаю я горькую бездомность:
Нет нигде домишка моего.
Что я там? – Не гость и не хозяин;
Чувствую – там не по мне земля.
«Город – мой» – мне всюду шепчет Каин,
Авелю отведены поля.
То ли дело в мирной сельской доле;
Вольное, широкое житьё!
Выйду ль я, да разгуляюсь в поле —
Это поле, кажется, моё.
Где себе ни выберу я место,
Лягу тут: точь – в – точь пришёл домой;
Ну, а лес – то… боже мой! А лес – то —
Тёмный лес – весь совершенно мой!
Там – посев; там хижины, строенья.
Прохожу по каждому двору:
Кажется – тут все мои владенья,
Только я оброка не беру.
У меня ковёр тут под ногами —
Шелковистый, бархатный ковёр,
Мягкий, пышный, затканный цветами —
Злаки, мох и травка вперебор.
Там просвет, там тени по утёсам;
Виды, виды – любо посмотреть!
А с лугов мне веет сенокосом…
Запах – то! Дохнуть – и умереть!
Я иду: колосья ржи – взгляните!.
Все под ветром кланяются мне.
«Здравствуйте, друзья мои, растите, —
Мыслю я, – и полнитесь в зерне!»
Царь я; солнце у меня в короне;
У меня вот зеркало – река!
У меня на голубом плафоне
В позолоте ходят облака.
Живопись – то, живопись какая!
Вы всмотритесь: что за колорит!
Эта краска, искрясь и сверкая,
Семьдесят столетий так горит.
Утром встал я: мне заря блеснула
Алой лентой; пред моим окном
Мельница мне крылья распахнула
И глядит торжественным крестом.
Жизнь ведёт под тем крестом отшельник…
Не ищи других завидных мест!
Этот крест – твой орден, добрый мельник,
И тебя питает этот крест.
Всех здесь будит утра в час обычный
Гласом трубным мой герольд – пастух,
Иль повеса и крикун публичный
С красным гребнем либерал – петух.
В полдень вся горит моя палата
Золотом; всё в красках, всё пестро;
Вечер мне шлёт пурпур свой с заката;
Ночь в звездах мне сыплет серебро.
А роса – то – перлы, бриллианты!
Эти слёзы чище всяких слёз;
Птички мне певцы и музыканты,
Соловей – мой первый виртуоз.
Церковь тут, – и сельское кладбище
Близко так и ельник тут в виду.
Вот мое последнее жилище!
Хорошо. Я дальше не пойду.
Уж сумрак растянул последнюю завесу;
Последние лучи мелькают из – за лесу,
Где солнце спряталось. Волшебный час любви!
Заря затеплилась – и вот ее струи,
Объемля горизонт, проходят чрез березки,
Как лент изрезанных багряные полоски.
Там, светлым отблеском зари освещены,
Густые облака, сбегая с вышины,
Нависли пышными янтарными клубами,
А дальше бросились капризными дугами,
И это вьется все, запуталось, сплелось
Так фантастически, так чудно, идеально,
Что было бы художнику дано
Все это перенесть ко мне на полотно,
Сказали б: хорошо, но как ненатурально!
Я вижу целый день мучение природы:
Ладьями тяжкими придавленные воды
Браздятся; сочных трав над бархатным ковром
Свирепствует коса; клонясь под топором,
Трещит столетний дуб в лесу непроходимом,
И ясный свет небес коптится нашим дымом.
Мы ветру не даем свободно пролететь:
Вот мельницы – изволь нам их вертеть!
Дуй в наши паруса! – природа помолиться
Не успевает днем предвечному творцу:
Томится человек и ей велит томиться
С утра до вечера… Но день идет к концу;
Вот вечер, – вот и ночь, – и небо с видом ласки
Раскрыла ясных звезд серебряные глазки,
А вот и лунный шар: лампада зажжена,
В молельню тихую земля превращена;
Замолкла жизнь людей. Да вот, – ее молитва!
Израиль! Жди: глас божий грянет —
Исчезнет рабства тяжкий сон,
И пробудится и воспрянет
Возвеселившийся Сион, —
И славу горного владыки
По всей вселенной известят
Твои торжественные клики
И вольных песен звучный склад,
И глас пойдет меж племенами:
«Се богом полная страна!»
Его величьем над странами
Днесь возвеличилась она!
Как ветр несясь от знойной степи,
Срывает льды от знойных вод,
Господь расторгнет наши цепи
И к славе двинет свой народ.
Кто сеял слезы терпеливо
На почву горя и труда,
Тому воздаст благая нива
Обильем сладкого плода.
И хлынут с громами напева
Жнецов ликующих толпы,
Неся от горького посева
Чистейшей радости снопы.
