Через звуки города в воздухе, где

Совсем простой, не пророческий сон,

Кричит, что мой городок осужден,

Что трещит по швам, что раскалывается он…

Часы говорят: «Нет времен».

«Бога нет...» – откликаются колокола.

А я натягиваю саван на островки,

И ракушки на сомкнутых веках глаз,

Поют как медные пятаки.

Среди убитых при утреннем налете был

человек столетнего возраста.

Когда над войной поднимался рассвет,

Он вышел из дома, побрит, одет.

И погиб. И зевали замочные

Скважины, взрывами развороченные.

Там, где любил он, там на осколки булыжников и упал, 

На раскрошенный взрывом могильный асфальт.

Скажите его улице, опрокинутой навзничь,

Что он остановил солнце,

И кратеры глаз испустили ростки – юность, огонь, зелень,

Когда все ключи,

Из замочных скважин выстреленные, зазвенели.

Так не ищи цепей его седого сердца, не ищи! –

Телега небесной скорой помощи, которую тянет рана,

Созовёт всех, ждущих стука лопаты по тесной клетке,

Но пускай вдалеке от братской телеги его кости останутся!

Вот уже утро на крылах его лет несется,

И сотня аистов садится на луч по правую руку от солнца…

Спи спокойно. Недвижно. Позабудь страданье

Раны, в горле горящей! Мы на молчащем море 

Всю ночь раскачивались, слушая звучанье

Раны, распахнутой под соленой простыней.

Мы дрожали: голос моря, отраженный луной,

Вытекал, словно кровь из кричащей раны,

И шторм над разорванной соленой простыней

Уносил голоса всех утонувших.

В медленном печальном  сквозном проплыванье 

Люки блуждающего корабля распахни всем ветрам:

Ибо к последнему причалу начинаются и мои пути…

Мы слышали море, слышали соленой простыни звучанье…

Спи спокойно. Недвижно. Спрячь голос в горле. Иначе и нам 

Придется вместе с тобой – сквозь строй утонувших пройти. 

1.

Кто

Ты такой,

Рожденный в той

Комнате за стеной?

Так громко для меня это было,

Что я слышал, как распахнулось лоно,

Слышал, как над призраком пролетела тьма,

Слышал, как сын плюхнулся там за стенкой тонкой,

Что даже тоньше, чем косточки у перепелки,

В крови рожденья, в незнакомом верченье

В горенье и столкновенье времён,

Склоняя не перед крещеньем

Оттиск сердца людского,

А только перед той,

Благословившей

Дикого ребенка

Тьмой.

Я

Должен

Недвижней камня

Лежать за стенкой, что тоньше

Косточек куропатки, и слушать стоны

Матери мне незримой, и кажется где-то там мне

Вместилище боли, выдернувшей из бегущих лет

Завтрашний день, будто терновый шип,

И акушерки чуда поют в то время,

Как буйный только рожденный

Выжигает на мне свое имя,

И отлетает окрылена

Терновым венцом

Выбитая стена

От чресл его

В свет.

Когда

Косточка

Куропатки

Будет корчиться,

И светом ребенка зажжен

Затопчется первый рассвет перед

Грядущим царствием ослепившего небо и мать его Деву,

Которая носила его с костром во рту его и качала

Его колыбельку, как буря шальная, я выбегу

В ужасе из комнаты, еще так недавно

Тьмы капюшоном накрытой,

И вот она, странно сверкая,

Кипит от его поцелуя,

Прочь побегу я,

Напрасно

Рыдая.

В

Верчении

Солнца в кипении

Циклона от младенческих крыл

Я потерялся и плачу у мокрого трона

Сына человеческого, и в ярости первозданной

Ливней и молний безмолвного поклоненья ему,

И к черному тающему молчанью я стремлюсь потому –

К оплакиванию обратно стремлюсь –

Потому что я совсем позабыл,

Кто пришел в эту гавань.

И слепнет мой плач,

Оттого что ран его

Высокие полдни

И его самого

Нашел я

Там

Голый

Согнувшийся

В святилище груди

Его сверкающей я проснусь,

Чтоб увидеть место суда в этом

Бедламе выпущенного на волю морского дна.

Облако вознесется из могилы силой огня и в небо,

Вызванный из неё прах вихрем взовьется,

В каждой крупинке живой отзовется

Из осажденной грифами урны утра.

О, спираль вознесенья

Человеческого,

Когда земля

и

Оно,

Только что

Рожденное море

Восхваляют восход солнца!

И Адам настоящий, всё находящий,

Запоет о начале начал! О детские крылья,

Полет из провалов забвенья к ранам его узнаванья.

Небесные шаги тех, кто всегда гибнет в бою,

Явление святых тебе, старинная юность!

Мир, заведённый как должно!

Нараспашку вся боль моя

Видна, отлетая,

И умираю

Я

2.

От имени тех потерянных, которые торжествуют

В свинских долинах меж темной падали, под

Похоронную песню птиц отягченных

Душами утонувших и грузом забот,

Птиц, вознёсших зеленый прах

Призрака на крылах

От

Земли,

Как пыльцу

На  перьях черных,

На клювах в грязи и слизи,

Я молюсь, хотя я не принадлежу

К этому стенающему братству, ибо радость

Пошевелилась в глубине моего костного сердца

Тот, кто учится сейчас солнцу и луне молока

Матери своей, еще может вернуться к ней

В кровавую комнату рождения прежде,

Чем губы расцветут и засветятся,

Туда, за куропачью стену,

Может еще с немотой

Вернуться в лоно,

Выносившее

Для

Людей

Обожаемый

Младенческий свет,

Эту вечно сияющую тюрьму,

Что тоскует по его возвращению.

А я во имя всех переменчивых, буйных

Ему в средоточии тьмы неустанно молюсь

О тех потерянных на горе не знавших крещенья,

Чтоб дал он мертвым спокойно лежать в гробах,

Не внимая неразумному их моленью

О том, чтоб руки его в шрамах

И в черных шипах

К святилищу

Раны мира

Его

Вознесли их,

В сад капли кровавой.

Нет, пусть они терпят тьму,

Спящие в глубинах гробов-пещер,

Чтобы костное сердце их не проснулось.

Лучше пусть на кроне горы оно расколется

Там, где никто никогда не видал и следов солнца.

Лучше пусть этот прах трепыхающийся будет сдут

Вниз к руслу реки под вечно ниспадающей ночью ночей.

Вечно ниспадающая ночь эта так давно знакомая

Колоколу тех спящих, чей язык я раскачиваю,

Знакомая легиону их та звезда и страна,

Так значит надо оплакать Свет

Сквозь море и землю

Всё затопляющий.

Вот мы знаем

Лабиринты,

Коридоры,

Пути,

Все места,

Все жилища

И все могилы

Вечного падения,

И самый обыкновенный Лазарь

Из числа этих спящих просит только

О том, чтобы никогда больше не воскресать.

Ведь страна смерти не больше, чем сердце ни на пядь.