Ура! Да славится Павзаний, Достопочтенный мифолог!.. Средь Ваших ценных указаний Старик особенно помог. Он выдал: сын реки Кефиса Любил сестру… И предо мной Явился в яркости двойной Неизъяснимый лик Нарцисса. Горю я… Снятся наяву Виденья огненных фантастов… Сонеты льются… grace a vous!. Целую ручки. Голохвастов. ПОСВЯЩЕНИЕ 1 Для сердца Эхо, Миф, и Явь, и Сон – в сродстве. Как Явь – лишь бытия иного отраженье, Так отклик жизни – Сон. И явственно сближенье Меж Мифами и Сном в их тайном существе. Таится в мифе сон людской о Божестве; О человеке Миф – во Сне, где дум броженье, Как отголосков зов, живит изображенье Той Яви, где царим мы в целом естестве. И в мифе – эхо сна о яви позабытой… Нет, не безумец тот, кто с грезой неизжитой О мифе слышит сон, как эхо, наяву… Я чую в мифе – явь. О ней преданье влито В полупризнанье сна… Я этим сном живу, И эхо прошлого душе моей открыто. 2 Нарцисс!.. В нем явь и сон сближает миф двойной. Взлелеянный мечтой, поднесь неистребленной. И в сказке чувствую я думой углубленной, Как эхо, истину загадки основной. Непонятый Нарцисс! Он не гордец смешной, Плененный чарами красы самовлюбленной… О, нет. В себе самом природы раздробленной Распад преодолел он в косности земной. Завет великий скрыт в оправе небылицы, Как жизнь зародыша внутри яйца-гробницы: Пусть замкнут внешний мир, как тесное кольцо, И пусть мы пленники в кругу его границы, Но в нем начертано чудесное лицо – Изысканный Нарцисс, единый и двулицый. 24 июля 1939 Нью-Йорк I С утра был ярок день. И к полдню стало душно. Я шел по городу… без цели… наобум… О стены жаркие плескался жизни шум, Вокруг меня толпа кишела равнодушно. А небо в высоте синело так воздушно; Сквозили облака… Казалось, сразу к двум Мирам я примыкал: за роем светлых дум По небу, сын земли, я следовал послушно. И вдохновение натягивало лук… Уж не людских шагов я слышал дробный стук – В ушах сонет звучал торжественно и четко. Я шел, как будто влек стиха желанный звук, И вышел к площади, где в сквере за решеткой Фонтаном выведен подземный акведук. II Цистерна плоская; гранитная скамья, Где можно отдохнуть, где, праздностью влекомый, Прочтет случайный гость пророка стих знакомый В поминной надписи, как это сделал я. И скупо по стене бессильная струя Из медной пасти льва сочится в водоемы, Где, брызжа, плещется и млеет от истомы Крикливых воробьев проворная семья. А наверху стены, склонясь на камень гладкий И бронзовых одежд своих рассыпав складки, Застыла женщина… Не нимфа ли ручья?.. Не знаю почему, но странный трепет сладкий Я в сердце ощутил, как будто грудь моя Взволнована была присутствием загадки. III Я у фонтана сел, исполнен грез неясных… Вязали женщины, дремали старики И дети бегали, кружась, как мотыльки, У вылощенных плит, бесчувственно-безгласных. Теснились голуби на лапках ярко-красных И ждали хлебных крох от дарственной руки; Вокруг своих подруг вертелись, как волчки, Надутые самцы в томлениях напрасных. Под воркованье их, вблизи моей скамьи, Я глубже уходил в мечтания свои; Мой взор недвижный был прикован к нимфе-деве… Мне душу усыплял чуть слышный плеск струи… И в шуме смешанном, на солнечном пригреве, Мне снился давний сон, живой в небытии. IV Как перескажем сон?.. Людская мысль грубей. Чем сказка-живопись дремотного дурмана… Нет шума, нет толпы… Нет хилых слез фонтана – Непрочной памяти нестоящих скорбей… Мне слышен плеск реки. Я вижу блеск зыбей Отсюда, где в лесу кругом меня – поляна; А в небе, в глубине лазурного тумана, Сверкает крыльями станица голубей. Как после длительной и горестной разлуки, Меня приветствуют раскидистые буки, И вечно-свежий лавр, и темный кипарис. Взволнован, к солнцу я протягиваю руки: Благословенный край, где был рожден Нарцисс, Эллада светлая, – тебе сонета звуки. ПЕСНЬ ПЕРВАЯ Эхо V В зените солнца шар. Под небосклоном знойным Струится зыбкий пар; повисли облака. Лениво катится уснувшая река, Чуть ластясь к берегам с журчанием прибойным. Не шелохнется лист; застывшим веткам хвойным Раздумья не стряхнуть под вздохом ветерка; Полдневная жара в лесной глуши легка, И воздух напоен дыханием алойным. Дремота ласково пьянит, как бражный хмель; Заманчива травы зеленая постель, Зовут под тень свою кудрявые деревца… А где-то вдалеке звенит пастушья трель, И, словно сроднена с душою песнопевца, Вздыхает о любви наивная свирель. |