Джон тоже засмеялся. Вдруг снова все стало как раньше. Когда они сидели на развалинах дома на Тринадцатой улице, обмениваясь познаниями и догадками о том, как устроены девушки.

– Что ты думаешь обо всем этом? – спросил он. – Строго между нами.

– О чем? О твоем филиппинском предложении?

– Обо всем. О том, что я делаю с деньгами. О Маккейне. О Fontanelli Enterprises. О пророчестве.

– О пророчествах я вообще не думаю, я и сам могу напророчить что хочешь, – ответил Пол и откинулся назад. – А об остальном… Не знаю. Когда я узнал, что ты приедешь, я навел кое-какие справки. Не так много удалось узнать. Несколько деталей о прежних фирмах Малькольма Маккейна, ничего настораживающего, и о его карьере. Из IBM его отпускать не хотели, об этом я слышал не раз. Учебу он закончил с блестящими оценками, некоторые его профессора до сих пор вспоминают его как странную птицу, вот и все. А Fontanelli Enterprises – м-да. – Он потер себе нос, так же, как делал это и раньше. – У меня возникает нехорошее чувство, когда я думаю о существовании такого колосса. У любого бизнесмена возникло бы такое чувство. Для экономики плохо, когда один участник настолько больше всех остальных. Ты доминируешь во многих сферах – может, даже больше, чем сам думаешь, а это ситуация, от которой мне не по себе.

– А ты что бы сделал на моем месте?

– Хо-хо! – Пол помотал головой. – Если бы я знал… – Он огляделся, посмотрел на пустые кресла. – Я думаю, я бы все растратил. Я бы инвестировал в проекты экономического равенства женщин во всем мире. Женщины – это ключ. Мы заметили это по нашим собственным проектам; для коллег из Всемирного банка это уже давно азбучная истина. Всюду, где женщины образованны и достаточно свободны, чтобы самостоятельно принимать решения о своей жизни, рождаемость падает до разумного уровня. Всюду, где женщины могут иметь собственность, вместо того чтобы быть ею, жизненный уровень достигает такой высоты, что позволяет задуматься и о защите окружающей среды. Во многих проектах экономической помощи развивающимся странам деньги в руки получают практически только женщины, потому что они могут что-то улучшить, тогда как мужчины их только пропивают или покупают себе золотые часы.

– Тогда ты должен был поддержать мое предложение по Филиппинам.

– Да, но МВФ не та организация. Мы – орган надзора за международной валютной системой, не более того. Мы ориентированы на сотрудничество со всеми правительствами, мы с пониманием относимся к политическим принуждениям всех видов… Нет, это должна делать частная организация. Мы этого не можем.

Разом исчезла стена, на которой они когда-то сидели. Теперь они снова были в современности, сидели друг против друга – представитель верховной валютной стражи планеты и богатейший в мире человек – за столом, за которым еженедельно принимались решения всемирного значения. За дверью их появления дожидалось много людей.

– Я подумаю об этом, – сказал Джон.

Снова ее встречал «Роллс-Ройс», когда она вышла из поезда на вокзале Флоренции, только за рулем уже был не Бенито, а незнакомый молодой человек. Он тоже был в форме, и он взял ее чемодан, молодцевато открыл перед ней дверцу и не сводил с нее пылающего взгляда.

– У Бенито был инсульт, – рассказал Кристофоро Вакки по дороге. – Не такой тяжелый, но водить машину он уже не может. Он живет неподалеку, в одной семье, которая о нем заботится. Как только встал на ноги, он приходит каждый день и полирует Эмму – ну, ту фигурку на радиаторе…

Урсула кивнула. Патрон похудел с тех пор, как они виделись, и казался почти прозрачным. Уход Джона Фонтанелли, должно быть, глубоко ранил его.

– Синьор Вакки, мне очень жаль, что я так долго не…

– Я знал, что в один прекрасный день вы вернетесь, – перебил он с мягкой улыбкой. – Это был только вопрос повода.

Урсула глотнула воздуха.

– Не знаю, понравится ли вам повод.

Она ошиблась, определенно. Просто катастрофически просчиталась. Вакки поднимут ее на смех – в лучшем случае. А в худшем – отругают. Завтра она снова уедет домой, сожжет все свои лекции и конспекты и наймется на подсобную кухонную работу в Paraplui Bleue. Она еще раз набрала воздуха и рассказала, что привлекло ее внимание в счетоводческих книгах Джакомо Фонтанелли, и при этом чувствовала себя так, будто заказала прощальный обед перед казнью.

Но Кристофоро Вакки, когда он закончила, только сказал:

– Да, эта старая загадка… – и некоторое время задумчиво кивал.

Глаза Урсулы расширились.

– Так вы об этом знали?

Патрон улыбнулся:

– О, да! Моя семья издавна ломала над этим голову. И мы ни малейшего понятия не имеем, откуда на самом деле взялись первоначальные деньги.

– То, что вы пережили в Вашингтоне, называется инерцией, – объяснил Маккейн. – Сила, которая поддерживает жизнь во всех тех процессах, против которых мы боремся. Каждому хочется, чтобы все оставалось так, как ему нравится. – Он сжал кулаки. – Теперь вы видите, что это была иллюзия – рассчитывать на что-то вроде понимания, на добровольный отказ? Это не свойственно человеческой природе. Принуждение – единственное действенное средство.

Джон мрачно кивнул:

– Значит, придется бороться дальше.

– Это как пить дать. – Маккейн взял со стола хрустящую полосу факсовой бумаги: – Новости от Коллинза. Разработка продвигается по плану. Его люди день и ночь только и знают, что распаковывать новые процессоры, подключать их к сети, инсталлировать в них программу симуляции и запускать ее. Это значит, что результаты лягут перед нами в срок.

– Хорошо, – сказал Джон. – А мы что будем делать до того времени?

Маккейн посмотрел на него странным взглядом, встал и принялся ходить вдоль окон. Этого он не делал уже давно. Город сиял за стеклом в ярком августовском солнце, как будто кто-то перенес его на Средиземное море.

– Вы бы мне очень помогли, – неожиданно сказал Маккейн и остановился, устремив на Джона напряженный взгляд. – Моя просьба, может быть, покажется вам безумной, может, даже беззастенчивой, я знаю, но вы мне действительно очень помогли бы этим.

– Если вы хотели вызвать мое любопытство, вам это удалось.

– Нам предстоит борьба. Наши противники по всем фронтам трубят тревогу к бою, и это будет резня, вне сомнений. Может быть, нам придется сделать несколько шахматных ходов, которые не предусмотрены правилами игры, если вы понимаете, что я хочу этим сказать. Короче говоря, это ситуация, в которой ничто не пригодилось бы нам так, – сказал Маккейн и мрачно улыбнулся, – как отвлекающий маневр.

– Отвлекающий маневр?

Маккейн посмотрел на него исподлобья лукавым взглядом а-ля Джек Николсон.

– Я не хочу, чтобы все, что я сделаю или, наоборот, не сделаю, немедленно смаковалось в газетах, понимаете? Поэтому было бы хорошо, если бы газеты были заняты чем-то другим.

– Ага, – понял Джон. – Но в чем же проблема? Ведь нам принадлежит половина газет…

– Проблема – в другой половине. В газетах, которые нам не принадлежат.

Джон посмотрел на Маккейна, сощурившись.

– Хм-м, да. Ясно. Только боюсь, я не понимаю мою роль во всем этом.

Маккейн вернулся назад к своему письменному столу, достал из ящика газету, в которой даже издали легко опознавался бульварный листок, и бросил его перед Джоном:

– Взгляните на это.

Газета была двухнедельной давности, и заголовок гласил: «Красивейшая женщина, богатейший мужчина – это любовь?» Под ним был напечатан снимок, на котором Джон узнал фотомодель из Гея-рекламы, Патрисию де-Бирс, она шла по улице за руку с мужчиной, доверительно шепча ему что-то на ушко.

И этот мужчина, с безграничным удивлением увидел Джон, был он сам!

– Что это? – ужаснулся он.

– Фотомонтаж, – объяснил Маккейн. – Очень искусный, кстати. Но эта газетенка славится такими вещами: они то и дело дают снимки летающих тарелок, детей с двумя головами и тому подобное, и никто потом про это не вспоминает, но вот что интересно: со времени публикации этого снимка телефоны нашего отдела по связям с общественностью не умолкают. Весь мир хочет знать, что стоит за этими слухами.