– Нет. Вы получаете в наследство деньги. Если вы согласны, вы их получите и можете делать с ними что хотите.

Джон непонимающе помотал головой.

– А как вы себе представляете, чтобы я сказал нет? Возможно такое, чтобы кто-нибудь сказал нет?

Молодой адвокат поднял руки:

– Это формальность. Мы обязаны спросить.

– А. О'кей. Вы спросили. И я ответил «да».

– Хорошо. Мои поздравления.

Джон пожал плечами.

– Знаете, я все равно поверю только тогда, когда получу деньги в руки.

– Это ваше право – не верить.

Но он слукавил: на самом деле он поверил. Хоть это и был полный бред – четверо адвокатов прилетели из Италии в Нью-Йорк, чтобы подарить ему, бездарному, нищему развозчику пиццы, восемьдесят тысяч долларов – просто так, ни за что ни про что, – он поверил. Что-то было в этом помещении, что укрепляло его уверенность. Точно, он стоит на повороте своей жизни. Будто всегда ждал минуты, когда явится сюда. С ума сойти. Он чувствовал, как по его внутренностям разливается благодатное тепло.

Эдуардо Вакки снова закрыл свою папку, и, как будто только этого и дожидался, рядом с ним раскрыл свою папку его отец – как бишь его? Грегорио? Это выглядело как-то заученно. Сейчас будет финальный трюк. Не пропустить.

– По причинам, которые еще получат свое объяснение, – начал отец Эдуардо, и голос его звучал так безучастно, что казалось, будто изо рта у него идет пыль, – ваш случай, мистер Фонтанелли, единственный в истории нашей конторы. Хотя Вакки из поколения в поколение занимаются управлением имуществом, нам еще никогда не приходилось проводить разговор, подобный сегодняшнему, и вряд ли еще когда-нибудь придется. Ввиду этого мы сочли за лучшее в сомнительном случае действовать скорее осторожно, нежели безоглядно. – Он снял свои очки и покачивал их в руке. – Один наш коллега несколько лет назад пережил трагический случай: при оглашении завещания один из наследников умер от остановки сердца, вызванной, по-видимому, шоком от радостной неожиданности. И хотя речь шла о большей сумме, чем вам назвал сейчас мой сын, следует добавить, что наследник был ненамного старше вас и до этого момента ничего не знал об угрозе для сердца. – Он снова надел свои очки, аккуратно их поправил и воззрился на Джона. – Вы понимаете, что я хочу этим сказать?

Джон, которому стоило больших усилий следить за его мыслью, отрицательно покачал головой:

– Нет. Я ничего не понимаю. Так получаю я наследство или не получаю?

– Вы получаете наследство, не беспокойтесь. – Грегорио глянул вдоль своего носа вниз, на папку, подвигал в ней бумаги. – Все, что вам сказал Эдуардо, соответствует истине. – Он снова поднял глаза. – За исключением суммы.

– За исключением суммы?

– Вы получаете не восемьдесят тысяч, а свыше четырех миллионов долларов.

Джон уставился на него и продолжал смотреть с таким чувством, будто время остановилось, он смотрел, и единственное, что при этом двигалось, была его челюсть, которая уходила вниз – неудержимо, бесконтрольно.

Четыре!

Миллиона!

Долларов!

– Вау! – вырвалось у него. Он схватился за голову, поднял взгляд к потолку и еще раз произнес: – Вау! – И начал смеяться. Ерошил себе волосы и смеялся, будто сходя с ума. Четыре миллиона долларов! Он не мог успокоиться и смеялся так, что те, наверное, уже начали подумывать, не вызвать ли скорую помощь. Четыре миллиона! Четыре миллиона!

Он еще раз посмотрел на адвоката из далекой Флоренции. Весенний свет пронизывал его редкие волосы, и они сияли над его головой ореолом. Джон мог бы расцеловать его. Он всех бы их расцеловал. Явились сюда и выложили ему четыре миллиона долларов! Он смеялся, смеялся и снова смеялся.

– Вау! – выкрикнул он еще раз, приходя в себя. – Я понимаю. Вы боялись, что меня хватит удар, если вы мне сразу объявите, что я унаследовал четыре миллиона, верно?

– Можно сказать и так, – кивнул Грегорио Вакки с намеком на улыбку.

– И знаете что? Вы были правы. Меня бы хватил удар. О, боже мой… – Он зажал рот ладонями, не зная, куда метнуться взглядом. – Если бы вы знали, что позавчера я пережил ужаснейшую ночь в моей жизни – и только потому, что у меня не было денег на метро! Не было одного вшивого доллара и пятидесяти вшивых центов! И вот появляетесь вы и говорите мне про четыре миллиона…

Уф. Уф, уф, уф. Видит Бог, насчет сердечного приступа была истинная правда. Сердце у него колотилось. Одно лишь представление о деньгах разогнало его кровь, как во время секса.

Четыре миллиона долларов. Это было… Это было больше, чем просто деньги. Это была другая жизнь. С четырьмя миллионами он мог делать что хотел. С четырьмя миллионами он мог больше не работать ни одного дня в своей жизни. Учился бы он или нет, был бы самым хреновым художником в мире или нет, больше не играло роли.

– И это все на самом деле? – неожиданно спросил он. – То есть не выйдет сейчас кто-нибудь и не объявит: «Апс, вас снимали скрытой камерой!» или в этом роде? Речь идет о настоящих деньгах, о настоящем наследстве?

Адвокат поднял брови, как будто это предположение было для него воплощенным абсурдом.

– Мы говорим о настоящих деньгах. Не сомневайтесь.

– Я хочу сказать, если вы тут меня дурите, я кого-нибудь из вас придушу. И я не знаю, понравится ли это зрителям «Скрытой камеры».

– Я могу вас заверить, что мы прибыли сюда исключительно для того, чтобы сделать вас богатым человеком.

– Прекрасно. – Не то чтобы он действительно сомневался. Но раз уж возникла эта мысль, он должен был ее проговорить, будто можно было магически заговорить опасность. Что-то подсказывало ему, что никакого обмана нет.

В помещении было очень жарко. Странно – когда они только вошли, ему показалось, что здесь скорее прохладно, будто кондиционер установлен на слишком низкую температуру. Но сейчас ему казалось, что кровь в его жилах в любой момент могла закипеть. Может, у него жар? Может, это последствия позапрошлой ночи, когда он топал пешком через Бруклинский мост на холодном ветру, превратившем его в сосульку?

Он глянул на себя. Джинсы показались ему слишком истертыми, края рукавов пиджака обтрепались; а раньше он этого не замечал. Ткань протерлась до основы. И рубашка была убогая, из секонд-хенда. Она и новая-то хорошей не была. Хлам. Он поймал на себе взгляд Эдуардо, который тихо улыбался, словно разгадав его мысли.

Очертания небоскребов на фоне неба все еще сверкали, словно хрустальный сон. Итак, он был теперь состоятельный человек. Джон Сальваторе Фонтанелли, сын сапожника из Нью-Джерси, добился этого: без усилия, без стараний, просто по воле судьбы. Может, он всегда это предчувствовал, потому и не рвал жилы, никогда особенно не напрягался? Потому что еще в колыбели фея шепнула ему, что это не понадобится?

– О'кей! – воскликнул он и захлопал в ладоши. – Что же дальше?

– Итак, вы принимаете наследство?

– Да, сэр!

Адвокат удовлетворенно кивнул и захлопнул свою папку. Джон откинулся назад и перевел дух. Что за день! Он чувствовал себя, будто наполненный шампанским, веселыми пляшущими пузырьками, которые поднимаются и поднимаются вверх, выливаясь пеной дурацкого смеха.

Ему было любопытно, как вступление в наследство будет происходить практически. Как он получит эти деньги. Наличными такую сумму представить трудно. Переводом на счет не получится, поскольку счета в банке у него больше нет. Может быть, он получит чек? Точно. И какое это будет наслаждение – отправиться в клиентский зал именно того банка, где его счет закрыли, сунуть чек на четыре миллиона долларов под нос его бывшему оператору и посмотреть, как вытянется у того рожа. Какая бездна удовольствия – повести себя как свинья, как последняя дырка от задницы…

Кто-то кашлянул. Джон поднял голову, вернувшись из своих грез в реальность конференц-зала отеля. Кашлял Альберто Вакки.

И при этом он раскрыл папку, лежавшую перед ним.

Джон растерянно глянул на Эдуардо. Потом на его отца Грегорио. Потом на его дядю Альберто.