«На облучках саней стенящих…» На облучках саней стенящих Под угасающей звездой Извозчиков узлами спящих Проходит утомленный строй И луч луны, как тонкий палец Грустящего успел догнать И в мыслях завершенных пялец Завянувший цветок создать. «Перед рассветом станет влажно…»
Перед рассветом станет влажно И ровно тишина шумит Теней отчетливость протяжна И сумрак ночи не страшит Все спит в недвижимом приволье: Сон дружен с хладным очагом Ум пьяный шепчет о бездолье, Волненья сделавшись врагом Из сборника «Дохлая луна» (1913) Проданный Бог Так изнемогший и бесследный Слежу склоненное светило Иное пламя охватило, Мой взгляд жестокий и бесцветный. Влекусь к спешащим перекресткам, Шепчу кому-то уверенья, И дышит тонкий веер тленья На смех дряхлеющим подросткам. И след на мокром тротуаре Затопчет беглыми ногами Иной купец в угоду даме, Пещась о проданном товаре. И ты, подкупленный возничий, Запутав след в вечернем граде Божественных обличий ради В паноптикум его сведешь. Бабочки в колодце Там, в тишине подземной глади И сруба заплесневших бревен, Их смерти верный путь бескровен Тонуть во тьме ночных исчадий. Напрасно в отраженьи звездном Трепещут крылья непосильно И воздымают воздух гнильный Своим биеньем слишком поздно. Их лижет холод неудержный Под опрокинутым эдемом, — Здесь безнадежность — некий демон, Как и они, давно отвергнутый. «Сморчок на ножке прихотливо…» Сморчок на ножке прихотливо Подъял волнистую главу И на стыдливую траву Кидает ветер похотливый Бутоны лука слишком красны, Чтоб думать о цветочных днях А ветер столбом подъемлет прах То никнет ко всему бесстрастный. Меня же след твоих соблазнов Уводит по дорогам ног, А ты бежишь моих тревог Проводишь дни в заботе праздной Уйду я в степь. — Все чувства жалки Гудит мажорно телеграф, — Я примирен! Вот нити прях… Я все забыл! — вот пенье прялки… «Людей вечерних томное зевание…» Людей вечерних томное зевание — Я вижу отдаленный брег И чье-то кормчее старание Направит в море лодки бег И парус ветреный увянувши Покрыл измученных людей. И мальчик, с челна в волны прянувши, Пленился холодом грудей. «Пред деревом я нем…» Пред деревом я нем: Его зеленый голос Звучит и шепчет всем Чей тонок день, как волос Я ж мелкою заботой Подневно утомлен Печальною дремотой Согбен и унижен. И зрю, очнувшись в поле, Далекий бег зарниц И чую поневоле Свист полуночных птиц. Из сборника «Молоко кобылиц» (1913)* «Ущербленность» Цикл I-й «Что значит?! Шум и шум к весне…» Что значит?! Шум и шум к весне, Лед ломится, и птица скачет, Мой друг, что значит?! Печален я: иной стране Мой плен назначен; А я в земле стараюсь Найти свой тонкий волосок желанья, Что люди верные зовут душой питанья… И безнадежен и бесспорен, Под смак резиновой езды, Я вырву приворотный корень Сквозь щелку дальния звезды. Бабушка Постаревши, расскажу В понедельник про венчанье И старушечье шептанье Втихомолку разбужу. Вторник завтра, завтра гости, Хором, хором повторим: — Каменеют с годом кости И кадильный слаще дым. А средою утомлен Буду слушать снова, снова От венца до похорон, Шорох каменного слова. «Ползу на край сварливой крыши…» Ползу на край сварливой крыши И темных улиц вижу бег, Последней ночи белый снег Над городом султан колышет. Целую грань последней выси, Журчит во двор туманный дождь, Мой жребий от тебя зависит, Изнеможденной рати вождь В трамвае
Злой мальчишка, я слепой — Над ними не смеются, Злой мальчишка, пред толпой Все дороги рвутся Мне на седьмой, а он кричит: «Седьмой вот здесь», — а это восемь; Злой мальчишка, меня влачит И бьет дорога лосем. Мне на седьмой, мне на седьмой, А это восемь, восемь, — И мы за зрения спиной Едва ли жалость сносим. |
