Около полудня 3-я танковая дивизия начала сосредоточение юго-восточнее Искренного, но одновременно, еще находясь на марше, ей пришлось отражать контратаки на своем правом фланге. В любом случае наведение моста в Искренном требовало больше времени, чем ожидалось, отчасти и потому, что по району мостовых работ вела огонь советская артиллерия. Фон Форману пришлось ждать еще день, прежде чем начать наступление с плацдарма.

376-я пехотная дивизия 2 февраля получила два батальона пополнения. Часто именно недостаток пехоты ограничивал длину фронта, который могла оборонять та или иная дивизия. Получив новых солдат, 376-я дивизия смогла удлинить обороняемый участок, тем самым дав возможность 320-й дивизии принять участок, удерживаемый 14-й танковой дивизией, которая, в свою очередь, освободилась для усиления войск фон Формана. 14-я танковая дивизия была слабой, но все-таки это была дополнительная сила.

На внутреннем фронте окружения в течение 2 февраля не происходило ничего значительного. В Квитках немцы продолжали оказывать давление на советские части, но продвигались медленно. Аналогично попытки советских частей отрезать Ольшану имели место, но не привели к решительному успеху, хотя тяжелый бой продолжался около сахарной фабрики между Ольшаной и Вербовкой, где в подвалах и домах укрывалось мирное население. Мирные жители, как правило, с большой неохотой покидали свои дома, что вполне объяснимо, но часто приводило к их ранениям или гибели от огня, направленного на солдат.

Далеко на севере советская 27-я армия, прощупав оборону немцев днем раньше, наращивала атаки. Самая северная точка «мешка» находилась в Синявке, и оттуда до Пилявы на юго-востоке советские войска форсировали Россаву и захватили плацдарм длиной более 10 километров и несколько километров в глубину. Эта угроза снова заставила Лиеба собирать силы с разных участков. Поздно вечером он решил, что на некоторых участках фронта войска придется отвести, прежде всего отступив от Днепра.

Основная идея окружения заключается в том, чтобы поставить войска противника в невыгодное положение, тем самым вынудив их сражаться менее эффективно, скажем, из-за ограниченного снабжения. В идеальном случае попавший в окружение солдат должен признать положение безнадежным и сдаться после недолгого сопротивления или вообще без него. В действительности моральное состояние вражеских солдат было заманчивой целью задолго до сражений на окружение. В межвоенный период, по всей видимости, довольно сильной была вера в эффективность пропаганды, как для решения задач мирного времени, так и на войне. Войска, находящиеся в окружении, могли бы стать особенно восприимчивыми к подобному воздействию, и Красная армия пыталась убеждать окруженных немецких солдат, что им лучше сдаться, а не продолжать сопротивление.

В Сталинграде в плен попало большое число высокопоставленных немецких офицеров, и некоторых из них удалось убедить пойти на сотрудничество с врагом. Первым признаком их деятельности в Корсуне была коробка от противогаза, найденная немецкими солдатами в ходе контратаки местного значения. В ней находилось письмо от генерала Корфеса, который командовал 76-й пехотной дивизией, когда она была уничтожена в Сталинграде. За этой находкой скоро последовали агитационные снаряды советских пушек, содержавшие призыв к сдаче от имени комитета «Свободная Германия», в состав которого входили немецкие офицеры, плененные в Сталинграде. До сих пор усилия пропагандистов были незначительными, но вскоре немцы столкнулись с новыми попытками убедить их в тщетности сопротивления.

В любом случае окружение само по себе было очевидной опасностью для немцев, и в сложившемся положении были приняты серьезные меры предосторожности. Мейзер получил приказ собрать дневники, письма и деньги и сжечь их, удостоверившись, что все полностью уничтожено. Он порадовался, что успел отправить свой собственный дневник домой до того, как стало поздно, но все же сохранил маленькую записную книжку, чтобы записать хотя бы что-то о том, что произойдет в следующие дни. На самом деле вести подобные записи в окружении было запрещено, но Мейзер пренебрег запретом. Вместо этого он с особой энергией собирал деньги и в конце концов имел на руках более 60 000 рейхсмарок. Впечатляющая сумма, бесполезная в окружении, была надлежащим образом сожжена.

Из-за того, что в дивизионе, в состав которого входил Мейзер, не осталось боеприпасов к гаубицам, его наименование было изменено с 4-го дивизиона 389-го артиллерийского полка на боевую группу Штельцнера, по имени командира дивизиона майора Штельцнера. Отсутствие боеприпасов означало, что значительную часть личного состава собрали в пехотные подразделения, а оставшиеся солдаты получили задание охранять и обслуживать гаубицы.

Поскольку к рядовым солдатам окруженных войск просачивалось совсем мало информации, господствовали сплетни и фантастические домыслы. Солдаты надеялись, что будут предприняты попытки прорвать кольцо окружения снаружи, но данных о том, как с этим обстояло дело, практически не поступало. Некоторые товарищи Мейзера предлагали лейтенанту Сораевски пробиваться самим навстречу войскам, идущим на помощь окруженным с юга.

Сораевски отверг их предложения, заявив, что такие попытки не имеют шансов на успех и лишь ухудшат положение окруженных войск.

Оттепель продолжалась, и земля раскисала все больше, и это замедляло все запланированные действия. Лиеб настаивал на том, чтобы атаковать Квитки 3 февраля, но сначала ему пришлось доложить, что атака откладывается по крайней мере до 13:00, затем пришлось отложить ее до следующего дня. Перегруппировка сил потребовала гораздо больше времени, чем предполагалось изначально.

Естественно, атаку было бы проще начать, если бы войска уже были на исходных позициях, но в этом случае задача была отнюдь не легкой. На севере 27-я армия продолжала расширять захваченный 2 февраля плацдарм, достигнув Копиеватого и Мартыновки. Затягивались и бои за сахарную фабрику между Ольшаной и Вербовкой. И все-таки немцы сумели удержать Ольшану и коридор к основной части группы Штеммермана, но их позиции оставались открытыми для ударов противника, особенно с учетом того, что советским войскам удалось войти в Вербовку.

Воздушное снабжение окруженных сил продолжалось, как и попытки советских истребителей сбивать медленные транспортные самолеты немцев. Ефрейтор Гротйохан 3 февраля летал сопровождающим в транспортном самолете из Умани в Корсунь. Первый полет прошел хорошо. Самолет приземлился в Корсуне, выгрузил груз, взял на борт раненых и благополучно вернулся в Умань. Скоро он снова был загружен и вылетел в Корсунь. На этот раз появились советские истребители, но немецкий пилот ускользнул от них и успешно сел на аэродроме Корсуня. Гротйохана направили помочь в ремонте другого самолета, но в густой грязи добраться до него было непросто. Гротйохан вспоминал, как по пути на другой край аэродрома при каждом шаге ему приходилось выдергивать ботинки из липкой грязи. Когда он почти дошел до цели, аэродром с бреющего полета атаковал советский штурмовик Ил-2. На плоском летном поле негде было укрыться от многочисленных мелких бомб. Многие из них не разрывались, и Гротйохан остался невредимым. Когда штурмовики исчезли, он вернулся к своему самолету и обнаружил, что экипаж насчитал в нем 80 пробоин от пулеметного огня. Левое колесо шасси было прострелено, а в Корсуне не оказалось сменного колеса. Ничего не оставалось, как ожидать, когда новое колесо доставят по воздуху.

Гротйохану и остальным членам экипажа предложили провести ночь в госпитале, где их накормили и выдали соломенные тюфяки для сна. Все они прекрасно выспались, кроме фельдфебеля, который провел ночь в охоте на вшей. Утром он заявил о 96 убитых. Гротйохану и его товарищам пришлось прождать еще сутки, пока новое колесо наконец не доставили. Грязь очень затрудняла работу по замене колеса, но нелетная погода защитила их от ударов советской авиации на то время, пока они ремонтировали самолет. Наконец все было готово к возвращению в Умань, и экипаж с облегчением вылетел и благополучно вернулся на свою основную базу.