Когда я слушаю епископа Гивенса — чувствую себя Сыном Божьим. С раввином Ходоровичем я всей душой еврей и не Бог, а всего лишь пророк. А когда генерал Крейг приобщает меня к Корану, я становлюсь мусульманином — в общем, как хамелеон, меняю цвет в зависимости от того, на какой ветке сижу. Сам уже не знаю, кто я, — или, вернее сказать, во мне живут сразу трое. Моя собственная Троица: я воплощаю одновременно законного сына, бастарда и приемыша. Люблю одинаково тех, кто предъявляет на меня права, кто отвергает меня и кто терпит. Принимаю поочередно сторону христианства, иудаизма и ислама; вникаю в их логику, чтобы признать правоту всех трех. Что же, это и есть истинная любовь? Бесхарактерность, неспособность выбрать? Я смирился, куда денешься. Все лучше, чем числить себя воплощением дьявола. Хоть в этом Ирвин меня убедил.
Но к ночи, когда я остаюсь один в сосновых стенах своей мансарды, я уже не знаю, кому молиться, и не могу понять, откуда я вообще происхожу. От Аллаха, от Яхве или от людей; от Закона, от Провидения или от лабораторной случайности. Никакое озарение не снизошло на меня; все, что я знаю о себе, — из толкования текстов.
Для его преосвященства Иисус — первенец Нового Творения, тот, кто показал людям, как освободиться от того, что препятствует их развитию: страха смерти, эгоизма и оков материи.
— Он никогда не говорил, что нужно вернуться к изначальному целому, Джимми, наоборот: мы должны идти дальше, исполняя вслед за Ним промысел Отца Его. Совершенство — оно не в прошлом, и святой Павел это подтверждает, оно у нас впереди, если мы воплотим Господа, дабы, подобно Ему, воскреснуть.
В общем, из-за распрей между богословами и ошибок в переводе, извративших смысл послания, заключенного в Евангелиях, Иисус, как выходит со слов епископа Белого дома, завалил письменный экзамен, и моя задача — успешно сдать устную переэкзаменовку. Я должен разрушить догмы и хорошенько встряхнуть планету, но на сей раз благодаря прямому эфиру, поддержке СМИ и его личному контролю мое слово дойдет до каждого, не будучи искажено третьими лицами.
Когда я перехожу в руки раввина Ходоровича — перестаю быть Богом, но это то еще утешение. Для него я подобие Голема, глиняного робота с человеческим обликом, которого создали раввины Каббалы благодаря комбинации магических букв — вроде этих самых ТАГЦ, заложенных в меня при рождении.
— На лбу его было начертано эмет, истина, — вещает лингвист. — Но Голем стер первую букву, алеф, дабы показать, что только Бог есть истина. Осталось мет, «он мертв», — и Голем умер.
И как прикажете это воспринимать? Я не знаю. К чему меня призывают — покончить с собой или уважать истину? Шесть дней Ход вдалбливал мне «Сефер Йецира», Книгу Создания, написанную в III веке, а потом выдал свое толкование: раз Господь допустил, чтобы меня создали, я могу жизнью своей служить Ему, лишь отринув сомнения. Люди, благодаря своим познаниям и вере, сделали меня из крови хасида, пророка Иешуа из Назарета, диссидентствующего фарисея, который боролся против своих же и был ключевой фигурой иудейско-еврейских распрей, из которых родился Талмуд, — я должен продолжить его дело, исправив то, что он натворил своим учением.
— Еврей, Джимми, — это кровь; учредив евхаристию, позволяющую причаститься Господа простым глотком вина, Иешуа порвал с верой своих отцов. Еврейский пророк может заявить: «Сие есть тело мое», отсылая к Торе, ибо в ее традиции оно «съедобно», но ни в коем случае не «сие есть кровь моя».
Иначе говоря, мне предлагается учитывать это в моих будущих речах, если я хочу поладить с талмудистами, среди которых, по словам Хода, все больше и больше таких, что хотели бы примирить Иешуа с иудеями. Для него, помимо роли миротворца — в рамки которой захотят меня загнать лобби нефтяных компаний, — на мне лежит великая миссия: освободить Вечного Жида. Человека, который, согласно легенде, отказался помочь Иисусу нести крест и за это обречен скитаться до скончания времен, не находя покоя, — и легенда эта, выходит, оправдывая невзгоды, выпавшие его народу, унесла прорву жизней. «Скитаться тебе до моего второго пришествия», — сказал ему Иешуа. Стало быть, теперь его клон должен наказание отменить, причем публично, и попросить прощения, чтобы тем самым подорвать основы антисемитизма.
— Доверься тем из нас, кто ждет твоего пришествия, — бормочет Ход по-древнееврейски, глядя влажными глазами из-под нимба курчавых волос.
Я отвечаю ему, что Иешуа как-то раз хотел подойти к одному раввину, который — он знал это — был возмущен его вызывающими речами. Раввин поднял руку, останавливая его, — и тогда Иешуа повернулся и ушел, решив, что его отринули, а ведь раввин всего-навсего просил его подождать, пока он закончит молиться.
— Но на этот раз ты не допустишь такого недоразумения, — потирает руки Ход, от души радуясь, что я шпарю наизусть его Талмуд… Еще бы, ведь я над ним засыпаю через две ночи на третью.
Но есть одна область, в которой ни гипноз, ни учение не идут мне впрок, — это цифры. Как ни старается Ход растолковать мне их тайный язык — я полный ноль. Сколько раз я складывал экхад, что значит «единица», и ахава, «любовь», которые имеют одинаковый цифровой номинал и в сумме дают Яхве, — тринадцать плюс тринадцать равно двадцати шести, единица плюс любовь равно Богу, — никогда мои вычисления не сходятся с ответом. И каждый раз я огорчаю моего эксперта-бухгалтера, который напрасно твердит мне слова Иешуа из Евангелия от Фомы, отвергнутого христианами: «Когда вы будете дважды Один, и внутри будете как снаружи, и вверху как внизу, и мужское как женское, тогда войдете вы в Царствие Небесное».
Звонок — и раввина сменяет генерал Крейг, старый ковбой с бачками, и начинается новый урок: Мухаммад, шариат, джихад, он преподает мне все это глазами любви. Через законы Корана он говорит мне о своей жене: ее зовут Самира, она на тридцать лет младше его, ради нее он принял ислам, как другие делают подтяжки лица или рядятся под старость в рокеров. Воодушевленный новой верой, которая после пяти лет во главе контрразведки в Ираке служит ему, по ситуации, то искуплением, то афродизиаком, он открывает мне чудесные вещи, изъясняясь кристальным языком, исполненным терпимости и поэзии, и с ним, пожалуй, я чувствую себя лучше всего.
Я думал, что ислам враг христианству, — ну и ничего подобного. Пророк Мухаммад, которому архангел Гавриил продиктовал Коран, признает Иисуса в четвертой суре как «Мессию, сына Марйам, посланника Аллаха, и Его слово, которое Он бросил Марйам, и дух Его». И добавляет уж вовсе несусветное: «Веруйте же в Аллаха, и Его посланников и не говорите — три!» Он зовет его Сидна Аиса и возвещает его второе пришествие в благословенные времена, когда на земле воцарятся мир, справедливость и равенство. В общем, полная противоположность Страшному суду: если я — Сидна Аиса II, то Апокалипсис у нас позади.
Кавалер орденов за участие в дюжине войн, тертый калач, пришедший к Богу благодаря женщине, генерал Крейг говорит, что люди объединятся вокруг меня, чтобы Добро победило Зло. Его вера в меня крепче железобетона; он убежден, что мое слово окажется сильнее фанатиков, которые взрывают себя во имя Аллаха, потому что не удосужились как следует прочесть Коран.
Сначала я было решил, что это все американская пропаганда, но почитал книги и убедился. У суфиев каждый пророк, упоминаемый в Коране и в Библии, соответствует определенной духовной ступени — маккам. Сидна Аиса на высшей ступени: его учение дарует чистую духовность, которая упраздняет принципы пространства и времени. Рождением своим и воскресением он открыл нам, что законы творения могут быть в корне изменены Создателем. Следуя путем его посвящения, люди — он показал им это — приобщатся к универсальной божественной сути, которая возвратит этому миру равновесие и гармонию.
— Я вообще не вижу, в чем проблема между нами и арабами, — радуется генерал Пентагона. — Иисус — наше связующее звено.
