На следующем концерте я подарила ему специально распечатанную на принтере книжечку своих стихов, а через несколько дней пьяная приперлась на репетицию в филармонию, где меня никто не ожидал. Легенды русского рока напряженно делали вид, что в зале меня нет. Через час пришлось ретироваться. Вдруг стало невыносимо трудно ждать, но еще долгие месяцы я была вынуждена изображать то холодность, то занятость, чтобы восстановить утраченное равновесие, позволяющее незаметно приближаться к цели.

Мы с Йоши окончательно перебрались в столицу; когда Л. приезжал на гастроли, ходили послушать, но не всякий раз. Вдруг я узнала, что Л. ушел из группы ради собственного проекта и тоже переехал в Москву. Здесь ему было одиноко, и он стал бывать в нашем доме — сначала часто, потом каждый день. Марина сообщила ему из Новосибирска, что уходит к другому, и он нашел новую подружку, паче чаяния Елену. Он советовался со мной, что подарить ей ко дню рождения, рассказывал о ее работе, ее привычках, о себе — так, как это бывает у близких друзей. Он говорил мне и Йоши: вы — моя семья. Все пропало, в стремлении к близости я зашла слишком далеко.

После одной веселой вечеринки (к сожалению, моему личному сожалению, сейчас я не могу вспомнить, где мы были и что делали) я сказала Л.: хочу к тебе в гости. Мы поймали такси, приехали в снятую им чистенькую квартирку и около часа пили чай и разговаривали. Было четыре часа утра, и я была почти готова сказать, что остаюсь. Но я знала, что, если сейчас что-то пойдет не так, и Л. предложит мне лечь спать в отдельной комнате, второго шанса у меня уже не будет. Я не могла использовать момент, не будучи на сто процентов уверена в успехе. Я смотрела на него, и в его взгляде мне чудился какой-то намек, призрачная возможность разрешения неразрешимой ситуации. От напряжения воздух стал плотным, как глицерин. В глазах у меня плясали золотые мухи. Мне понадобилось все мое самообладание, чтобы просто встать и уйти. Л. посадил меня в такси.

Через три дня он уехал обратно в Новосибирск, не простившись.

Я устала желать его. Мне казалось, мое желание было со мной всегда. О да, эта игра была увлекательной и опасной, и можно было длить ее бесконечно. Но незавершенность грызла мое сердце; я ощущала короткие жгучие укусы ее крошечных острых зубов и без устали мечтала о том дне, когда она оставит меня в покое. Перед своим следующим днем рождения я взяла недельный отпуск и полетела в Новосибирск.

Наша встреча была неловкой и будничной. Мы бесцельно колесили по городу в его автомобиле, где-то ужинали, звонили знакомым, купили по пути бутылку вина для меня, опять куда-то ехали и ехали снова. Л. заглушил мотор только тогда, когда в поисках дороги, ведущей на берег Оби, мы заблудились в лесу. Прямо перед нами возвышался забор какого-то особняка, где горел свет. Вдруг стало очень тихо. И в этой тишине что-то внутри меня отчетливо произнесло: пора. Все, что я сделала, — медленно и осторожно положила голову ему на плечо.

После, когда я лежала рядом с ним, лениво перебирая в пальцах душистые волосы цвета черненого серебра, я спросила, могло ли это произойти с нами раньше. Л. покачал головой: «Раньше я был правильным. Я знал, что можно, а что нельзя. У меня были принципы. А сейчас я ничего не знаю и у меня ничего нет». Две ночи мы провели в машине, переезжая с места на место. Нам было удивительно легко вдвоем.

— Я хотел бы быть эльфом, как ты.

— Но ты же знаешь, в эльфы не принимают, как в пионеры. Если хочешь, я придумаю тебе эльфийское имя.

— Хочу.

— Тогда я нарекаю тебя Mornetelpe — Темное Серебро.

Я вернулась в Москву и еще какое-то время звонила ему, а потом послала письмо:

А теперь мне осталось только написать: Продолжение следует.

По всем правилам незавершенного гештальта.

Каждый знает: в вагонной давке нужно быть осторожней с шарфиками, своими и чужими; концы своего шарфика лучше спрятать под одеждой или закусить во рту. Потому что из одной рыжей девочки, то есть меня, в метро чуть было не сделали айседору дункан или, скорее, марка болана. И пока я высвобождалась из петли, разматывая один конец шарфа, второй намертво прицепился к застежке-«молнии» на сумочке какой-то брюнетки с полуприкрытыми змеиными глазами. Двери вагона разъехались, брюнетка шагнула наружу, и мой легкий черный шарфик скользнул по шее прощальной лаской, устремившись за новой хозяйкой.