Через несколько дней у Светы поселилась трекнутая собачка Тетя. Тетя так полюбила свою хозяйку, что в ее отсутствие не находила себе места. Она доставала из всех шкафов Светкины вещи, стаскивала их в гостиную и сооружала из них гигантскую кучу. Поверх кучи Тетя помещала размотанный рулон туалетной бумаги, ложилась в это гнездо, зажав в зубах добытую в мусорном ведре использованную прокладку, а потом скулила и выла, пока соседи не начинали колотить в стену. Собачку пришлось отправить в деревню к знакомым фермерам, и на некоторое время воцарился покой.

Потом кто-то из друзей, зная, что Светке без зверюшек не жизнь, подарил ей кролика. Вот кролик — это была отдельная песня. Дело в том, что к тому времени Светка съехала от матери, и мы с ней и еще одной девой сняли квартиру на троих. Квартира была роскошных габаритов, дешевая, но пустая. К тому же хозяйка оставила нам на попечение слепого белого кота. Кролик Яша жил в ванной, потому что иначе было нельзя. Яша был всеяден. Нет, не то чтобы он ел какие-то несвойственные кроликам вещи — не знаю там, карамельки или селедку. Яша ел все. Любую органику, как термит. Он обгладывал обувь, прогрызая в ней реальные дыры, он портил книги, поедал тетрапаки и однажды сожрал шитую бисером сумочку. Обмен веществ у Яши был хороший, и поэтому… ну короче. Дверь из ванной открывалась на себя, и все было хорошо, пока хозяйский кот не приловчился выпускать кролика. Не знаю, как подобное межвидовое общение точно называется, но кот испытывал к Яше постыдную страсть. Ночью, открыв дверь в ванную, он набрасывался на кролика, удовлетворял с ним свою похоть и оставлял Яшу на свободе. Отчасти, может, это было извинительно: кот-то был слепой. После секса Яшин аппетит удваивался. Он шел в туалет, опрокидывал мусорное ведерко, съедал все, что казалось съедобным, остальное разбрасывал и шел в кухню. В кухне проделывал то же самое с большим ведром. Зайти туда утром после Яшиного набега было подвигом. Как-то раз жуткая тварь пробралась в мою комнату, пока я была на ночной работе, и обгадила диван модели «книжка». Когда я вернулась, валясь с ног от усталости, мне пришлось битых полчаса выковыривать кроличий помет у дивана между булок. Наш приятель Антон, выслушивая рассказы о проделках кота и кролика, иногда задумчиво смотрел в бесстыжие Яшины глаза и говорил: «По глазам вижу — самка!»

Потом квартиру вместе со слепым кролофилом пришлось вернуть хозяйке, и Светка перебралась в отдельную однокомнатную. Однажды я пришла ее навестить. Погода была ненастная, лил жуткий дождь. Мы попивали чаек на кухне, когда я вдруг вспомнила про Яшу. «А где же твой кролик?» — «На балконе, — ответила Светка. — Кстати, пора его покормить». Она открыла форточку и не глядя метнула в нее половину черствого батона. «Влом на улицу выходить, холодно там. Мои знакомые фермеры говорят, что у них какая-то эпидемия. Все кролики вымерли, остались одни крольчихи. Хочу Яшку султаном в гарем определить». Дальше она пустилась фантазировать, как хорошо Якобу будет на ферме, как ему — ценному самцу-производителю — вденут в ухо серебряную серьгу, и прочая, и прочая дребедень. Я смотрела в окно, как кролик точит размокающий под дождем батон, и рассеянно кивала.

Через некоторое время Светка действительно отвезла Яшу на ферму. Когда она вернулась, на ее лице отражалась сложная гамма чувств. На мои вопросы о серебряной серьге и прочих преимуществах новой жизни Якоба Света ответила кратко: «Он оказался Якобиной». — «Я же говорил — самка!» — сказал Антон.

Он говорит, мы будем жить долго. Мы будем аккуратны и осторожны, поэтому мы будем жить долго. Мы будем молодыми запросто еще лет пятнадцать, а может, и все двадцать, а это много. Я буду красивой, как привыкла, так уж я устроена. Мы будем красивыми оба. Он говорит, мы поженимся, довольно скоро. Он говорит, что завтра починит кран. Говорит, этим же летом мы поедем на море. Мы будем переезжать из городка в городок с концертами, и он покажет мне самые прекрасные места в Крыму. Мне понравится там так, что я не захочу уезжать. Может, мы даже останемся там на зиму, ведь зимой там тепло. Станем гулять по бесконечному берегу моря и пить сладкий крымский портвейн. Там, в курортных местечках, люди любят музыку и платят за нее хорошие деньги. Говорит, однажды мы купим подержанный автомобиль. Он говорит, что будет любить меня вечно, и мы никогда не расстанемся, и с нами не случится ничего плохого. А когда мы все-таки постареем, мы уже будем мудрыми и спокойными. Наверное, мы сделаемся отшельниками где-нибудь в Горном Алтае. Нам прискучит шумная жизнь, и мы захотим скоротать остаток дней на природе. Мы станем аскетами, ясными разумом и могучими духом. И он ни за что не умрет первым, ведь мы так договорились. Он говорит, однажды он очень удачно продаст пластинку, и у меня появится много новых платьев. А еще, конечно, мы отправимся в Европу, но раньше в Канаду.

Я люблю, когда он так говорит. Пусть это будет трижды вранье. Мужчины должны врать женщинам о будущем. И может, иногда о прошлом. Но никогда о настоящем. Только такое вранье правильное. Такое вранье значит, что он о тебе заботится. Что в этот самый момент он хочет, чтобы так все и было. Ведь ни один мужчина не знает о будущем правды, и ни одна женщина не хочет ее знать.

Мужчина может сказать: дорогая, понимаешь, я же мартовский кот, я не смогу удержаться от измены, я не хочу тебя обманывать, решай сама, пусть только это не будет для тебя ударом. Женщина делает вид, что она благодарна ему за эту правду. Черта с два. Если этому будущему суждено стать настоящим и он попадется, подстеленная соломка удара не смягчит. Все, на что эта соломка сгодится, — отравить время между подстиланием и ударом. Хочешь что-то пообещать — пообещай самое лучшее. Скажи, что нашел в ней нечто, чего нет в других женщинах, и на этом твой поиск окончен. Женщины любят напоминать о невыполненных обещаниях, это так. Но они заранее прощают мужчин, когда слышат хорошее, правильное вранье.

Милый, пока я здесь, на дне узкого, темного и глубокого колодца моего ожидания, — пообещай мне, что угодно: хорошую погоду, волшебные сновидения. Я хочу видеть отсюда, как далеко в голубом небе летят и тают белые журавли, хризантемы и бабочки твоего вранья.

Сначала она высыпала свой бисерный смех в круглую жестяную баночку из-под кинопленки и выслала почтой DHL на деревню дедушке. Потом сгребла в охапку душистые разноцветные сны и подарила одному хорошему человеку прямо на улице. Затем пошла на вокзал, сняла ячейку в камере хранения и оставила в ней до лучших времен свое желание в хрустящем пакете, перевязанном ленточкой. Настроения, которых был полон шкаф, сложила в сундук, аккуратно пересыпав нафталином, и оставила себе только одно, самое серое, дорожное. Настал черед привычек: каждая из них была помещена в стеклянный флакон с притертой пробкой, флаконы выставлены в кофр, изнутри обитый бархатом, а кофр забыт в парикмахерской. Она съела свою улыбку за завтраком, посыпав корицей, между ложкой творога и сдобной булочкой. Нерожденные поцелуи раскрошила из окна голубям. Сохранила голос на Диск 3,5 (А:) и выбросила черный пластиковый квадрат со скошенным уголком, не церемонясь, в мусоропровод. Свое легкое яблочное дыхание выпустила в воздушный шар и долго-долго смотрела, как он тает в вечернем небе. Потом присела на дорожку, молча, сонно, равнодушно. Закрыла глаза, вспыхнула белым и исчезла.

Если у вас дома есть женщина, посмотрите, может, она не вся.

Я давно собиралась рассказать кому-нибудь эту историю, но все откладывала. Хотелось, чтобы мой рассказ был отточенным, восхитительным, совершенным. Чтобы у того, кто будет слушать, сердце обрывалось — так, как обрывалось у меня. Чтобы весь восторг и вся горечь. Иногда я даже делала попытки, но всегда по пьяни, пьяным собутыльникам, спотыкаясь о слова и сморкаясь в рукав. И меня не покидало ощущение, что эти попытки оскверняют мою волшебную историю. Но я попытаюсь еще раз.