А пока что, с учетом этого нового знания, приведу одну фразу Джона Баррона, брошенную как бы невзначай: «В сентябре мы, предполагаю, пригласим вас в Америку снова». Я тогда не придал ей ровно никакого значения, решил, что нахвастался Баррон, наобещал с три короба, вот и выкручивается, чтобы не выглядеть полным треплом. А что, если Баррон не трепался, если эта-то мимолетная фраза и была ключевой?

Лжесвидетели, в отличие от свидетелей истинных, — товар хрупкий и каверзный. Если нас, русских людей, отобранных в «свидетели обвинения», было несколько, то надлежало еще и непрерывно согласовывать наши будущие «показания» друг с другом. Допустим, моя функция в итоге «собеседований» в отеле «Гест куотерс» как-то определилась. И вновь настала очередь двух других — заново уточнять их роли, сглаживая и устраняя неизбежные противоречия, а значит, заново допрашивать, а возможно, уговаривать, а возможно, гнуть и ломать (я же не знаю, как они себя вели, какую линию приняли!). И чтобы вся эта волынка, заведомо долгая, не теряла шансов на успех, надо было соблюсти обязательное условие: ни при каких обстоятельствах «свидетели» не должны были встречаться и общаться между собой. А есть ли лучшая гарантия того, что мы не встретимся и я даже не догадаюсь о собратьях по участи, чем вернуть меня «до востребования» на Британские острова?

Это, конечно, опять гипотеза, всего лишь гипотеза, но, согласитесь, уже непротиворечивая.

Что же предложила мне взамен отмененной программы Кэтрин Блэкенси, «женщина из ЦРУ»? Для двух коротких дней — немало.

8 июня — Уильямсберг, столицу Вирджинии в колониальные времена. В войне за независимость Уильямсберг, оплот британского владычества, был сожжен и разрушен, однако в 70-е годы нашего века, в честь двухсотлетия Соединенных Штатов, восстановлен по старым рисункам и чертежам. Мало того, весь уклад жизни городка приближен к прежнему, колониальному. Работают лавочки и мастерские, аптека и пивная, обставленные, как в неспешном XVIII веке. Экскурсоводы в париках, камзолах и башмаках с пряжками дают пояснения на тягучем, малопонятном нынешнему американцу диалекте, имитирующем «ту эпоху». Да и по улицам там и сям бродят в одиночку и парами статисты обоего пола, одетые и причесанные в том же стиле. Говорят, не актеры, а подрабатывающие студенты. Как они не умирают в глухих длинных платьях и в кафтанах тяжелого сукна, уму непостижимо! Погода стояла типичнейшая для американского лета: жарко и душно, «сто плюс сто».

Что нельзя показать в натуре, показывают в кино. В зале, как и за дверьми любого «музейного объекта», дышится полегче — «кондишн». На экране — фильм о великом американце Томасе Джефферсоне, снятый в основном здесь же, в восстановленном Уильямсберге. В какой мере фильм точен биографически, судить не берусь. Но одна деталь — опять деталь! — запомнилась особо. Чтобы улицы выглядели «взаправдашними», современную мостовую присыпали песочком. Присыпали небрежно, на цветном широком экране из-под песка то и дело высовывались серо-бетонные пятна. И вдруг подумалось, что коль историю не сохранили, она не воссоздается, получается в лучшем случае декорация, туристский аттракцион…

А на обратном пути Кэтрин — нечаянно ли, сознательно ли — показала мне подлинное американское чудо. Инженерное чудо — мост-туннель, пересекший Чезапикский залив у самого порога Атлантики. Когда машина, обеднев на положенные девять долларов (мост платный), выкатилась с мягкого поворота прямо в океан и асфальт с перильцами, сужаясь в перспективу, повел неведомо куда, — и ни намека на противоположный берег, одна бескрайняя синь, — чувство возникло нереальное, сон наяву. А потом насыпной островок, и мост ушел под воду, пересекая фарватер туннелем. И снова мост, и опять туннель, пока из-за горизонта не выплыла плоская береговая твердь. Длина сооружения—28 километров. Возведено оно было в угаре экономического бума 60-х и окупилось за пятнадцать лет.

Вернулись мы в Вашингтон где-то к полуночи, но наутро, ровно к девяти, Кэтрин вновь подогнала «тойоту» к порогу гостиницы и повезла меня в другую сторону, к отрогам Аппалачей, в «самую большую в мире» пещеру Лурей. «Самая большая» — это, конечно, чистая реклама, наша Новоафонская пещера никак не меньше. Приятная прохлада, подсвеченные сталактиты, все как водится в обихоженном подземном царстве. И «колодец желаний» — неглубокое прозрачное озерцо, устланное многослойным блеском монет. Каждая — чья-то немая мольба: десятицентовик, допустим, — новый автомобиль, четвертак— продвижение по службе, а ежели целый доллар — не иначе как успех на бирже. Есть табличка, извещающая, сколько тысяч долларов отловлено со дна и куда они ушли — на какие-то благотворительные медицинские цели. Не побоюсь признаться, я тоже не утерпел, загадал желание. Надо ли пояснять какое? Выдержать, вырваться, добраться домой. Увидеть, ощутить под ногами родную землю.

Но самое острое впечатление подстерегало меня, как и накануне, на обратном пути. Как и накануне, Кэтрин выбрала для возвращения другой маршрут, и вместо автострад мы очутились на федеральном шоссе № 211, довольно старом и довольно узком, смахивающем на иные закавказские дороги, не прорезающем горы, а плавно огибающем их. Поплутав в лесах национального парка Шенандоа, шоссе зигзагами потекло вниз, в долину. И тогда…

Нет, сначала о ней самой, о Кэтрин Блэкенси. Увы и ах, в очередной раз придется разрушать киноштампы. «Женщина из ЦРУ» с экрана несомненно предстала бы обольстительной длинноногой блондинкой или жгучей брюнеткой-вамп. А в действительности если она была на кого-то похожа, то на училку, державшую меня в страхе в эвакуационные времена: бесцветный пучок волос на затылке, походка враскачку и подчеркнутое равнодушие к собственной внешности. Единственная детективная черточка — она носила не снимая тяжелые темные очки. До пещеры я не представлял себе, есть ли у нее глаза и какие они. В пещере она наконец очки сдернула, оказалось — есть, тускло-серые, с набрякшими воспаленными веками. Так что и очки объяснялись не конспирацией, а лечебно-профилактическими соображениями.

И вообще нет у меня к ней неприязни, она просто выполняла поручение своего начальства, как в свое время англичанка Роуз Принс. Только, в отличие от Роуз, ни на шаг дальше и ни на цент щедрее. Приказали бы слетать со мной в Луизиану или Техас — слетала бы с таким же добросовестным равнодушием. Однако Кэтрин для меня не смутная тень, а конкретный человек с чертами лица и фамилией. Уже это выделило ее из толпы ее коллег. И еще глубокие и неожиданные ее познания о скунсах.

Стандартные кондиционеры защищают лишь от жары, но не от запахов. В салоне «тойоты» ощущался и терпкий аромат перегретой хвои, и пряный дух свежескошенного сена. Нет, не медовый хмель русского поля, оттенок другой, да и слыхано ли на Руси, чтоб сенокос — в начале июня, и все равно хорошо. И вдруг — безжалостный удар по обонянию, едкий, ни на что не похожий смрад. Я непроизвольно чихнул, на глаза навернулись слезы.

— Господи, что это?

Кэтрин оживилась, в темных очках блеснула смешинка.

— Не заметили на обочине полосатую шкурку? Скунса задавили. Вот он и послал прощальный привет. Еще скажите спасибо, что прошло минут пять, успело выветриться. Не завидую тем, кто нас обгонял…

Нас действительно обходили все кому не лень: Кэтрин не торопилась. Одного из обогнавших мы увидели за следующим поворотом. Элегантный «шевроле» приткнулся вкось, полусъехав в кювет, все двери настежь. Хозяин сидел неподалеку на траве. Кэтрин, притормозив, посигналила — он вяло помахал рукой. По-моему, его рвало.

А Кэтрин нашла интересную тему. И, все более оживляясь, рассказала, что в юности пробовала среди прочего служить ассистентом у ветеринара. У предприимчивого ветеринара, нашедшего оригинальный бизнес: он специализировался на скунсах. Отловленных зверьков усыпляли, и ветеринар удалял им смрадные железы под хвостом. Потом зверьки шли на продажу по нескольку сот долларов за штуку.