Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Ты хорошо себя чувствуешь, Лучано?

Я посмотрел на него и сказал:

— Я выйду, но если голос не будет звучать хорошо на первой же высокой ноте, представление окончено.

Все прошло благополучно: и Каллен, и я были в форме. Возможно, облегчение от сознания того, что мы все же можем петь, придало нашему исполнению особый блеск. Во всяком случае, зрители Буэнос-Айреса были более чем удовлетворены и принимали нас горячо.

После спектакля счастливые артисты решили отметить это событие в модном ночном «Танго-клубе». Все — но не я, так как чувствовал, что еще нездоров и не могу идти. Я и Каллен сказал, что она тоже должна лечь в постель. Но, вернувшись в гостиницу, почувствовал себя виноватым перед ней: я был со своей семьей, а Каллен — одна. Она пела так прекрасно, выступала так мужественно, а я отослал ее в постель, как непослушного ребенка. И тут мне в голову пришла одна идея: я позвонил и заказал обед на четверых в ее номер. Потом обзвонил несколько номеров в надежде отыскать друзей Каллен: я предполагал, что многие задержатся в гостинице, чтобы переодеться для клуба. Каждого, кто брал трубку, я приглашал пообедать с Каллен, а в клуб они могут поехать позже. Трое согласились, мы встретились в вестибюле и поднялись к ней на этаж, чтобы дождаться тележку с заказанным обедом. Тележку доставили, я подвез ее к двери Каллен и постучал.

Когда она увидела меня, еще троих человек и тележку с обедом, то очень удивилась. Я сказал:

— Вот обед и трое друзей, которые его с вами разделят.

Не верьте, что певцы, особенно молодые, — избалованные люди. Просто надо знать, что профессия оперного певца — тяжелая профессия. Поэтому в тот день Каллен, несомненно, заслуживала особого внимания. В начале дня она была уверена, что не сможет петь, и пела только потому, что я ее убедил. Это потребовало от нее большой веры в себя и мужества.

Когда я вкатил тележку в комнату и снял крышки с блюд, у Каллен был очень счастливый вид. Я вернулся к себе в номер и сразу лег спать.

Много разных происшествий случилось со мной в Париже. Этот город для меня — какое-то заколдованное место. Одна из неприятностей произошла в 1984 году, когда у меня только-только начала работать секретарем Джованна Кавальере. Перед моим отъездом из Нью-Йорка в октябре мы с ней договорились, чтобы в ноябре она вылетела в Париж, где я должен был петь в «Тоске». Мы остановились в «Клэридж Резиданс» на Елисейских полях.

Это был ее первый день настоящей работы как секретаря оперного певца. Для Джованны он стал полным кошмаром (и для меня тоже). Все началось с того, что я попросил ее выйти в город и купить еды. Я особенно люблю съесть немного курицы, перед тем как петь, и поэтому попросил ее найти готовую. В Париже на каждом шагу есть прекрасное кафе, но Джованна вернулась с цыпленком, таким сухим и жестким, что его было невозможно есть. Она также принесла цуккини — одни из немногих овощей, которые я не переношу. Я бы не стал придавать этому значения, но когда начинаешь работать с новым секретарем, то очень критично относишься ко всему, что она делает. И я заволновался: что же за секретаршу я нанял? (На деле же она оказалась замечательной.)

Но настоящая неприятность случилась в театре (и вины Джованны в этом не было). Так как я всегда люблю приезжать в театр заранее, то мы приехали в «Гранд-Опера» в 6 часов 15 минут — за час и сорок пять минут до начала спектакля. Это давало мне возможность спокойно наложить грим, немного распеться, затем отдохнуть в махровом халате — пока меня за четверть часа до выхода не пригласят на сцену. Чтобы не помять костюм, я надеваю его в самый последний момент.

В 7 часов 20 минут дирижер Джеймс Конлон, являющийся сейчас художественным руководителем труппы, пришел ко мне в артистическую, чтобы пожелать удачи. Я удивился тому, что он зашел так рано перед началом, но решил, что у него были еще и другие дела. Спустя несколько минут Джованна сказала, что слышит звуки оркестра. Наверное, решила она, Конлон устроил в последнюю минуту репетицию. Когда, по моим подсчетам, пришло время одеваться, я попросил Джованну подождать за дверью и никого не впускать.

Вдруг слышу ее крик:

— Не входите! Мистер Паваротти раздет.

Дверь распахнулась, и ворвался режиссер. Джованна пыталась его остановить.

— Где же вы? Занавес поднят! Вы должны уже быть на сцене, а еще не одеты. — Потом добавил по-французски:

— Nous commencons (начинаем — фр.).

Я посмотрел на него и сказал на плохом французском:

— Nous nous arretons (останавливаемся — фр.).

Это был не самый лучший момент в моей жизни. Сначала я запаниковал, а потом рассердился. Каждый вечер мы начинали репетировать в восемь вечера. В «Гранд-Опера» 1400 служащих, но ни один из них не предупредил нас, что спектакль начинается в 7.30, а не в 8.00. Я не мог в это поверить.

Конечно, я не успел вовремя выйти на сцену. Занавес опустили, а публике сообщили, что спектакль задерживается по техническим причинам. Все ждали, пока я надену костюм. Затем опера началась.

Для актера нет ничего ужаснее таких ситуаций: ты уже должен быть на сцене, у сотни музыкантов уже открыты ноты с твоей арией, все смотрят на сцену, где ты должен появиться, а ты в это время неодетый еще находишься в своей гримуборной.

Меня нередко просят рассказать о происшествиях, случающихся на сцене. И я отвечаю, что со мной почти никогда не случалось ничего особенного. Мне очень везло раньше — до этого выступления в «Тоске» в Париже. Исполнение в тот раз было хорошим, но всё остальное не ладилось.

Во втором акте оперы моего героя Каварадосси после пыток приводят в кабинет Скарпиа. Он так измучен, что еле держится на ногах и падает на стул. Уже во время репетиций я смотрел на стул с опаской: он был из резного дерева и казался слишком хрупким для меня.

Я подошел к режиссеру и сказал ему тихо, чтобы никто не слышал:

— Думаю, что этот стул не очень прочный! Если я на него сяду, он не выдержит.

Мне ответили:

— Не волнуйтесь, Лучано. Мы уже укрепили его металлом.

Но я был неспокоен. Генеральную репетицию стул выдержал. Наступил день премьеры. Вот и тот самый эпизод оперы: стражники вытащили меня на сцену и посадили на стул. Тоску пела замечательное сопрано Хильдегарде Беренс. По роли она должна была подойти и обнять меня — как мы это делали не раз на репетиции. Но Хильдегарде — очень хорошая актриса и слишком увлеклась игрой. Почему-то она пробежала через всю сцену и бросилась на меня…

Этот стул ищут до сих пор… Даже укрепленный металлом, он весь развалился.

Мы лежали кучей на сцене. Публика оцепенела, никто не смеялся. Во-первых, они стула не видели и, наверное, в зале считали наше совместное падение режиссерской задумкой. К тому же один из стражников спокойно стоял рядом — правда, остолбенев от удивления. Между тем Тоска и ее возлюбленный занялись борьбой на сцене «Гранд-Опера»: никто к нам не подошел, пока мы сами не поднялись и не продолжили петь…

Мне было жаль бедную Джованну: ее день начался с несъедобного цыпленка, потом она видела меня полураздетого в гримуборной в то время, когда я уже должен был петь на сцене. И закончила она этот день созерцанием своего шефа, лежащего на сцене «Гранд-Опера» на спине под певицей. Я, конечно, объяснил ей, что так бывает не всегда.

Иногда режиссеры слишком увлекаются и заставляют вас делать то, что выглядит нелепо. Мне в этом смысле пока везет, потому что режиссеры учитывают и мою полноту, и то, что у меня больное колено. Например, в «Тоске» художник Каварадосси в первом действии работает над большой фреской в церкви. Постановщик хотел, чтобы ее изображение было огромным. Для этого соорудили леса, стоя на которых я должен был писать фреску. В начале действия это возможно, так как я со своей больной ногой заранее взбирался на них по специальной лестнице, не видной из зала.

Но трудность заключалась в том, что по ходу действия я должен был спуститься с лесов, чтобы исполнить дуэт с Тоской, а затем прятаться от полиции Скарпиа. Спуститься можно было только по другой — крутой и узкой — лестнице, похожей на трап на судне. Из-за больного колена я мог или вообще не спуститься или просто упасть с лестницы. Единственно возможным решением было просить Тоску подняться ко мне на леса, чтобы там петь вместе. Но она была в длинной юбке. Кроме того, это тоже не выход: зачем ей взбираться по лестнице на леса, если она не занималась живописью?

10
{"b":"174662","o":1}