Действительно ли в замке живет Месс, как утверждал каждый карренец, с кем он говорил? Может, он и сейчас здесь и ждет, когда пройдет Ночь Света? Ведь, как утверждали все, Месс не мог быть уверен в том, что мать будет всегда благосклонна к нему. Если победит Алгул, тогда он или кто–нибудь из его приверженцев убьет Месса. Мог наступить такой момент, когда последователи бога зла будут настолько могущественны, что убьют бога добра.

И когда кончится Ночь Света и проснутся спящие, миром уже будет править другой бог. Все поклонники Алгула будут праздновать победу — вплоть до наступления следующей ночи, которая может принести им поражение.

Сердце Джона бешено забилось, какой величавый поступок — убить бога! Только один человек из миллиардов может похвастаться этим. Убийство бога! Если его, Джона Кармоды, репутация была достаточно высока и до этого его знали во всей Галактике, то какая же она станет после убийства бога? Ни одно его прежнее деяние не может сравниться с этим! Ни одно!

Пока, сказал он себе, он не сделал ничего. Он стиснул рукоять пистолета и прошел между ног женщины. Пурпур сгустился до темноты. Он шаг за шагом продвигался вперед. Изредка он оглядывался назад, где был свет, правда, слабый. Он виднелся в просветах между каменных ног. Свет колебался, как простыня, которую колыхал ветер.

Он снова повернулся лицом к мраку и Замку. Он не знал, что означают эти колебания света, вероятно, они таят в себе угрозу. Может быть, самую страшную из всех, с которыми он встречался в течение ночи.

А может, кто–то заставляет его идти в Замок? Проецирует на него свои желания?

Он остановился. Ему не понравилась мысль о том, что кто–то знает о его присутствии, ждет его, готовясь схватить.

Он пробормотал:

— Не суетись, Джон. Почему ты так нервничаешь? Пусть там хоть сам бог, не дай ему одолеть себя. Ты просто не можешь себе это позволить. А впрочем, черт побери, какая разница? Или ты — или он! Мне очень хочется убить его. Показать этим ублюдкам, кто я такой.

Он и сам не знал, что и кому он хочет показать. А может, в том, что он хочет выделиться из всех, есть что–то плохое? Может быть. Плевать.

Он отбросил все мысли. Дело, вот о чем надо думать.

И вдруг, без каких–либо сигналов со стороны органов чувств, он понял, что вошел в Замок. Ни свет, ни звук не уменьшились и не усилились. Хотя он ничего не видел, но отчетливо представлял себе пол из отполированных красных плит, простиравшийся на целую милю от входа до дальней стены. Стены зала тоже были зеркально гладкими. Они плавно переходили в куполообразный потолок. В отличии от украшенных статуями наружных стен замка внутри стены были голы, как внутренность раковины.

Он медленно пошел вперед, колени его были чуть согнуты. Он был готов прыгнуть назад при малейшем звуке или прикосновении. Тьма сгущалась вокруг него. Она как будто вливалась в глаза, уши, ноздри, наполняла его собой. Он оглянулся и уже не увидел очертаний огромной арки, через которую он вошел.

Но Кармода не сомневался. Он действовал по собственной воле, у него была своя определенная цель.

Он шел очень медленно. Шаг за шагом он прошел полмили, часто останавливаясь и прислушиваясь. Наконец, когда он уже решил, что ходит кругами, нога его коснулась чего–то твердого. Он опустился на колени и пощупал рукой. Это была первая ступень. Он поднял ногу, поставил ее на ступень и прислушался. Все было спокойно. Тогда Джон Кармода стал потихоньку подниматься по лестнице, пока не добрался до трона.

— Посмотрим, — пробормотал он. — Кресла смотрят в сторону входа. Значит, если я пойду прямо от них, то доберусь до маленькой дверцы в стене. А там…

А там, как ему говорили, находится Арча Босита — Святая Святых. Чтобы попасть туда, нужно было войти в эту дверь. Туда допускались только избранные из избранных. Высшие жрецы и жрицы, государственные деятели и, конечно, выжившие после Ночи Света.

Это была комната, где совершались главные таинства. И именно здесь, если верить рассказам, родились Месс и Алгул. Здесь иногда появлялась сама богиня Босита. И здесь она становилась женой семи праведников или семи грешников, чтобы вновь родить своего сына Месса или своего сына Алгула.

Дверь никогда не запиралась. Ни один карренец, который не чувствовал себя достойным, не осмеливался войти туда. Даже избранные при входе подвергались страшной опасности.

Босита не очень привередлива в еде, и она часто голодна — такова была пословица на планете. Тот, кто произносил ее, никогда не объяснял смысла пословицы, хотя было ясно, что он знает гораздо больше, чем говорит. Возможно, он боялся, так как после высказывания всегда следовал жест, который должен был защитить от гнева богини.

Раньше Джон Кармода был убежден, что религия на этой планете, как и все остальные религии, была основана на мошенничестве, а уж потом — на суеверии. Теперь он уже не был так уверен в этом. На этой планете происходило слишком много такого, чего не могло произойти нигде.

Его вытянутая рука коснулась стены. Камень был теплый, чересчур теплый, как будто по другую сторону стены был разложен костер.

Он толкнул, и стена поддалась. Открылась дверь. Ни один луч света не пробивался из–за двери — там было темно, как и здесь.

Он долго стоял, придерживая дверь, не решаясь войти, но и не желая оставаться на месте здесь. Если он войдет и дверь закроется, он может оказаться в западне.

— Черт побери! — воскликнул он. — Все или ничего.

Джон открыл дверь шире и вошел. Дверь двигалась абсолютно бесшумно. Он не слышал, как она закрылась за ним. Как ее открыть снова, он не имел понятия. Он попытался, но безуспешно.

Сначала он хотел включить фонарик, чтобы увидеть, кто приближается к нему, и иметь возможность парировать первый удар. Но затем решил, что это глупо. Если он проник сюда незаметно, то не следует обнаруживать себя. Нет, нужно двигаться в темноте, темнота его союзник. Он — кот, остальные — мыши.

Он медленно двинулся вперед, останавливаясь через каждые три шага. Чтобы прислушаться. Он слышал пульсацию крови в своем теле и даже биение сердца.

А может, это его сердце?

Эти звуки были похожи на бой далекого, обтянутого мягкой шерстью барабана. И эти звуки постепенно приближались к нему. Кармода повернулся, стараясь определить источник звука. Или это фантом звука? А может, это звук какой–нибудь машины, в которой мерно движется поршень?

А может быть, подумал он, эта комната просто резонансная камера, где воспринимаются и усиливаются звуки его собственного сердца.

Нет, это абсурд.

Тогда что это?

Движение воздуха охлаждало его потное лицо. В комнате было ни жарко, ни холодно, но дышал он так, как будто ему было очень жарко, и в то же время его охватывал озноб, как будто ему было холодно. Более того, он ощущал странный запах, который ему встретился впервые в жизни. Этот запах смешивался с запахом древности, запахом старых каменных стен.

Он беззвучно выругался и остановился, стараясь подавить дрожь. Ему это удалось, но теперь сам воздух вокруг него стал дрожать.

Может, это тот самый эффект, с которым он уже не раз сталкивался? Эффект, когда воздух начинал сгущаться, поблескивать и как будто превращаться в зеркало. Неужели Мэри снова возникнет перед ним? И в этом мраке!

Но он тут же усмехнулся.

Я убью ее, подумал он. Убью. От нее не останется ничего, кроме лужи крови. Я уничтожу ее насовсем. Ей уже не из чего будет образовываться снова.

Не заботясь больше ни о чем, он достал из кармана фонарик. Тонкий луч прорезал пространство комнаты и уперся в стену из телесно–белых камней с красными прожилками.

Он провел лучом по комнате. Остановил луч на каменной статуе метров пятьдесят высотой. Огромная голая женщина с большим количеством разбухших грудей. Одной рукой она вытаскивала из себя плачущего младенца, другой прижимала к себе второго. Первый младенец плакал от ужаса, так как рот женщины был открыт и из него торчали острые клыки, которыми она хотела откусить младенцу голову.