— Видль хапль, — пробубнил в глубинах тумана бормокряк.

— За нами чешет, дрянь, — прошептал я. Андерс молча кивнула.

Затем из марева нагрянула новая беда.

Я плохо понимал, что на краткие мгновения выныривает из дымки в соседнем ущелье. Вдруг зависший на тонком, но чрезвычайно прочном тросе силуэт стал узнаваемым. Я смотрел на четырехлапый якорь дирижабля. К каждой лапе клейкой лентой была примотана одноразовая видеокамера. Мы подхватились и вновь устремились к гребню. Я впопыхах просчитал возможность без помех перебраться через него. Ей-богу, умора!

— У него… там… инфракрасные… — пропыхтел я между судорожными глотками воздуха.

Склон прямо перед нами накрыло грохочущим залпом, словно по скале выпустили полную пятидесятизарядную «оптековскую» обойму.

— Понятно… ему не узнать… какая камера… куда… смотрит… — прибавил я.

Сквозь вертикальные джунгли, отскакивая от веток, пролетела осветительная ракета, и стрельба возобновилась — как ни странно, по прежнему участку. Я вновь мельком увидел якорь, дальше от нас и выше. Толан с сестрой неважнецки управлялись с дирижаблем — это вам не какой-нибудь гравикар с автопилотом. Вскоре мы увидели останки выбранной ими мишени: старого чендерье, чересчур дряхлого, чтобы поспевать за своей семеркой; его, вероятно, заменил детеныш из нового выводка. Чендерье висел на кривом волокнистом суку костыльного дерева. «Оптековские» пули пробили в его теле рваные дыры.

Мы забрались выше прежнего — откос набирал крутизну, — внезапно очутились у четкого верхнего края горизонтальной чащи костыльника и ходко двинулись вперед, перешагивая со ствола на ствол, спиной к отвесному камню. Через сто метров началось подлинное восхождение, через трещину к менее суровому склону. Я стер стопы; икры и бедра зверски ныли. Непрерывная ходьба по таким кручам подвергала щиколотки и ступни нагрузкам, к которым они определенно не привыкли. Мне стало любопытно, сколько в местных условиях продержатся мои сапоги и перчатки (прочные, из моноволоконных материалов, применяемых вояками… но ведь постоянное трение о камень доконает что угодно). Суток сто? Кого я хочу обмануть?

В разгар дня мы очутились на склоне, который, огибая одну из вершин, плавно переходил в подъем к кряжу. Заглянув в наладонник, я увидел, что кряж вроде бы отделен от горы желобом. Я предъявил карту Андерс:

— Вот и укрытие.

Андерс непонимающе остановила на мне взгляд: ее глаза были обведены темными кругами. Потом мы, не сговариваясь, обернулись и внимательно всмотрелись в туман и опрокинутые леса. Там, внизу, шумно двигалось что-то очень большое и грузное, хрустели стволы костыльника. В чаще под нами дождем осыпались сломанные ветки и оборванная листва.

— Потопали…

Задор во мне иссяк. Я вымотался не меньше Андерс. Мы подошли к желобу, изобиловавшему удобными для подъема выбоинами и неровностями, но скользкому от слизи. Медленно, осторожно мы двинулись сквозь редеющую дымку в гору. Потом где-то позади и выше нас повис на тросе якорь дирижабля, похожий на чугунную люстру.

— Сюрприз! — проорала сверху Тамира.

Туман мало-помалу расступался, и слева на миг открылся неясный абрис шишковатой вершины. Над ней, лениво вращая винтами, чтобы не снесло дующим с кряжа ветром, парил мой дирижабль. Толан и Тамира стояли на мостике. Оба вооруженные, и я готов был поклясться, что даже отсюда различал их ухмылки. Я выругался и ткнулся лбом в осклизлый камень. До кряжа оставалось около десяти метров чистого воздуха и столько же, наверное, ждало на другой стороне. Двигаться с должной скоростью — быстрее мчащейся пули — мы никак не могли. Я опять задрал голову. Чтоб вас! Валяться в ногах, униженно выклянчивать что-то в последнюю минуту? Дудки! Я повернулся к Андерс.

— Айда наверх. Не останавливаться.

Она деревянно кивнула, и я возглавил шествие. Пуля угодила в камень прямо передо мной и со свистом ушла в желоб. Господа резвились. Я поднял взгляд к небу: дирижабль боком дрейфовал к горе.

Тогда-то я и увидел это.

Там развертывалась лапа. Возникшее у меня ощущение неправильности проистекало, вероятно, из того факта, что на ней было невообразимо много суставов. Трехпалая кисть с черными изогнутыми когтями сомкнулась на якоре дирижабля и потянула. Восседавший на вершине бормокряк напоминал чудовищное дитя с игрушечным аэростатом на веревочке.

— Хапль да локок, — промолвил он.

Перегнувшись через ограждение мостика, Толан стрелял в монстра. Тамира жалась к внешней стене гондолы и пискляво скулила. Бормокряк дернул за якорь, и Толан перелетел через поручни. Его истошный крик захлебнулся: страшилище поймало Толана одной из многочисленных лап. Карабин бормокряк выдернул и выкинул, как пластмассовую шпажку из бутерброда, а Толана отправил в клюв.

— Не замирай! — пихнула меня в спину Андерс.

— Он использовал нас как приманку, чтобы добраться до них, — сказал я.

— А теперь мы ему без надобности.

Я полез дальше, сосредоточенный на том, за что цепляюсь, но сознавая, что бормокряк надумал покинуть свой насест. Мы очутились на кряже. Я заглянул за гребень — опять туман, опять кручи. Я повернул голову: бормокряк плавно сходил вниз, в марево. На буксире он вел дирижабль с голосящей Тамирой и, запрокинув голову, одной лапой заталкивал Толана поглубже в клюв. В следующий миг бормокряк как будто бы озлился и оторвал брыкающемуся Толану ноги, а остальное сожрал. Затем туман поглотил чудовище, а вскоре и дирижабль. Причитания Тамиры перешли в долгий страдальческий вопль. Потом послышался хруст.

— Мы на очереди, — сказала Андерс, не сводя глаз с колышущегося тумана, и опять подтолкнула меня вперед.

Здесь у нас шансов не было — я это знал.

— Какого черта?…

Я сунул ей кольцо на соединявшем нас шнуре.

— Смотай.

Она включила моторчик; к ее ногам просыпались оранжевые хлопья оболочки. Я покосился на Андерс и увидел бесстрастное согласие с тем, что наконец бросаю ее. Из тумана рывками надвинулся громадный силуэт. Я припустил вдоль кряжа. Меня гнали догадка, надежда, азарт — то, от чего порой зависит жизнь.

Якорь обдирал листву с верхушек костыльника, а отпущенный бормокряком дирижабль, полегчавший на двух человек, набирал высоту. Сперва я хотел перехватить трос, хотя будь я проклят, если знал в ту минуту, как поднимусь по четырехмиллиметровой жиле. В последний момент я поднажал и прыгнул: на три метра вперед и примерно на столько же вниз. На крыше гондолы правая нога подо мной хрустнула, но я не позволил ей разболеться. Я подполз к краю, перемахнул вниз, на тросы подвески, и в два счета очутился внутри, за герметичной дверью. Первым делом я метнулся к приборной доске, сложил якорь, убрал трос и, уже очутившись в кресле пилота, стравил газ и развернул дирижабль в ту сторону, где ждала Андерс. В считанные минуты она оказалась на мостике, потом в гондоле, и я опять включил газоподполнение. Но мы никуда не полетели.

— О нет… нет! — в свой протест Андерс вложила все ощущение несправедливости происходящего. Я тупо посмотрел на россыпь зеленых глаз, на длинный коготь, который придерживал дирижабль за ограждение мостика, и понял: нас выковырнут из гондолы, как рапану-каменку из ее домика. Вряд ли легированный металл «сигары» окажется большой помехой.

— Грябль. — Бормокряк вдруг убрал коготь с поручней, и дирижабль рванулся ввысь. Что за игры? Мы приникли к окнам; посмотрели вниз; молчали, пока не уверились, что вышли за пределы его досягаемости. Молчали и потом.

Напоследок — я помню чертовски точно, и плевать, что ученые свято убеждены, будто это звери как звери — бормокряк нам помахал.

Перевела с английского Екатерина АЛЕКСАНДРОВА

© Neal Asher. Softly Spoke the Gabbleduck. 2005. Печатается с разрешения автора.