Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду? Я тот же, что и был и буду весь мой век. Не скот, не дерево, не раб, но человек! Дорогу проложить, где не бывало следу, Для борзых смельчаков и в прозе и в стихах, Чувствительным сердцам и истине я в страх В острог Илимский еду. Начало 1791 (?) г. «Почто, мой друг, почто слеза из глаз катится…»*  — Почто, мой друг, почто слеза из глаз катится, Почто безвременно печалью дух крушится? Ты бедствен не один! Иной среди утех Всесчастлив кажется, но знает ли, что смех? Улыбка на устах его воссесть не может, Змия раскаянья преступно сердце гложет, — Властитель мира, царь, он носит в сердце ад. — Мне пользует ли то? Лишен друзей и чад, Скитаться по лесам, в пустынях осужденный, Претящей властию отвсюду окруженный, На что мне жить, когда мой век стал бесполезен? — Воспомни прежни дни, когда ты был любезен Всем знающим тебя, соотчичам, друзьям, Когда во льстящей мгле являлось всё очам, Когда во власти был веселий на престоле; Когда рок следовал твоей, казалось, воле, Когда один твой взор счастливых сделать мог. — Блаженством всё сие я почитать не мог. Богатство, власть моя лишь зависть умножали; В одежде дружества злодеи предстояли; Вслед честолюбию забот собранье шло; Злодейство правый суд и судию кляло; Злоречие, нося бесстрастия личину, И непорочнейшим делам моим причину Коварну, смрадную старалось приписать И добродетели порочный вид придать. Благодеянию возмездьем огорченье. — Среди превратности что ж было в утешенье? — Душа незлобная и сердце непорочно. — Скончай же жалобы, подъятые бессрочно. Или в пороки впал и гнусность возлюбил, Или чувствительность из сердца истребил? — Душа моя во мне, я тот же, что я был. — Дела твои с тобой, душа твоя с тобою. Престань стенать. Кто мог всесильною рукою И сердце любяще, и душу нежну дать, К утехам может тот тебя опять воззвать. А если твоего сна совесть не тревожит И память прежних дел печаль твою не множит, То верь, что всем бедам уж близок стал конец. Закон незыблемый поставил всеотец, Чтоб обновление из недр премен рождалось, Чтоб всё крушением в природе обновлялось, Чтоб смерть давала жизнь и жизнь давала смерть, — То шествие судьбы возможно ли претерть? На восходящую воззри теперь денницу, На лучезарную ее зри колесницу: Из недр густейшей мглы, смертообразна сна, Возобновленну жизнь земле несет она. — Се живоносное светило возблистало И утренни мечты от глаз моих прогнало, Приятный тихий сон телесность обновил, И в сердце паки я надежду ощутил. — Подобно ей печаль в веселье претворится, Оружьем радости вся горесть низложится, На крыльях радости умчится скорбь твоя, Мужайся и будь тверд, с тобой пребуду я. Начало 1791 (?) г.
Молитва* Тебя, о боже мой, тебя не признавают, — Тебя, что твари все повсюду возвещают, Внемли последний глас: я если прегрешил, Закон я твой искал, в душе тебя любил; Не колебаяся на вечность я взираю; Но ты меня родил, и я не понимаю, Что бог, кем в дни мои блаженства луч Когда прервется жизнь, навек меня терзал. 1792 (?) Песнь историческая* Не красна изба углами, Но красна лишь пирогами. Пословица  Громы, гряньте, потрясися Ось земная в основанья, Время быстро, ты исчезни, — Книга вечности разверзлась. Я не в будущем читаю, Не пророк я, не волшебник, Не дельфийская пифия, Но я время зрю протекше. Се явился предо мною Муж ума и духа сильна, Что, народ спасая божий, Море Чермное претекши, Во пустыни среди глада, Среди смерти мог устроить Народ шаткий, легковерный. Моисей во имя бога Чудеса творил; законы Дал израильску народу. И по истине, возмогший Управлять толпой народной, Не быв призван на то ею, Не имея пред собою Предрассудка порожденья, Может, может сказать смело, Что посланник есть всевышня. Моисей во имя бога Жезлом правит, и законы Среди молний, среди грома Он со неба получает. Умы шаткие восхитив, Вождь был тверд умом и сердцем (Магомет коварством многим Быть хотел законодавцем, Умы пламенны восхитив Рая лестною картиной, Он смерть сладкою соделал Во объятьях дев небесных; Ученик его столь храбрый Воин был непобедимый. Он пошел струею быстрой На победы, пред собою Он народам удивленным Возвестил: се избирайте Алкоран иль смертоносный Меч, — и света половина Пала пред его законом). Се идет Семирамида, Она кудри свои черны Прикрывает златым шлемом; Своим мужеством на брани, Своим разумом в советах, Твердостью во время смутно Всех сердца, умы пленивши, Она память истребила, Что убийственной рукою Она скиптр правленья держит. Зри Навуходоносора, Несяй бурно пламя браней В стены нового Салема, Сокрушил их, в прах развеял, Разорил храм Иеговы, И повлек он иудеев В плен, неволю, в преселенье. Седяй гордо на престоле, Златом хитро изваянном, Он зрит образ свой во храмах Ко богам причтен; курятся Ароматы драгоценны В честь ему и днем и ночью. Но се мгла густая зверства На верх гордый налетает. Царь царей теряет разум. Он стал скот, в лесах дремучих, В блатах, дебрях ищет пищи… Так надменности на троне Писал суд предвечный в небе. Троя, Тир, Сидон, Карфага, Древни хины и индейцы И неведомы народы Шествуют, покрыты мглою Неизвестности; но блещет Во среде столетий мрака Слава мудрых, яко в туче Молния в сверканьи светлом. Зри, воспетые Омиром, Ахиллес, Парид иль Гектор… Зри, во пурпурных хламидах Жители Сидона, Тира, Алчбой злата устремленны, На крылах несутся ветра Во страны дальнейши мира. Зри, потомки их в Карфаге Накопляют преизбытки Остроумною торговлей. Ганнибал, о вождь предивный… Но зуб времени железный Сокрушил их град и славу… Се потомки мудрых брамов, Узники злодеев наглых, По чреде хранят священной Свой закон в Езурведаме Буквой древнего самскрита — Древней славы их останка И свидетеля их срама!!.. О Конфуций, о муж дивный, Твое слово лучезарно В среде страшной бури, браней, На развалинах отчизны Восседало всегда в блеске И чрез целые столетьи Во парении высоком Возносилось и летало… Се идет твой современник Зороастр; он во Персиде Учреждает поклоненье Духа жизни во вселенной И на жертвеннике светлом Огнь возжег, что пламенеет Еще ныне в жертву богу. Тако сила духа мудра, Сохраняясь во потомстве, Пребывает лучезарна И живет, живет на вечность. Се Кир старший, учредитель Царства древния Персиды. Но чему о нем мне верить: Или повести правдивой, Иль Рамзею в слоге красном? Царь царей и царь великий, Погибающий рукою Томириды; отсеченна Глава Кира восплывает В крови; слышу, глас вещает: «Пей, тиран, досыта крови, Коей в жизни столь был жаждущ!» Се Эллада в блеске солнца; Там ирои в лучезарных Подвигах, будто светила, На крылах стремятся ветров Похитить руно златое. Зри, Язон в стране волшебной Превозмог в Колхиде страхи Чаровании и отравы, И с руном он у Медеи Сердце нежное похитил. Зри, Алкид как сокрушает Выи дерзких и строптивых; Разве богу то возможно, Что он силою десницы Мог исполнить в жизни краткой. Странственных он избавитель, Предал смерти Бузирида; Он дал в снедь коням, обыкшим Поядать дымящи мяса Потребленных чужестранцев, Во Фракии Диомида; Вепря злого в Эриманте Обуздать мог вервью лютость; Стрелой легкою пернатой Он чудовищ тех пернатых, Что в Стимфалии гнездились, Сокрушил и предал смерти. Не возмог никто противен Быть ему на брани сильной. В Лерне гидру он стоглаву Поразил; в лесу Немейском Льва ужасного исторгнул Жизнь с дыханием мгновенно, И во знак своей победы Его кожу он космату Возложил на тверды плечи. Медяногу, златорогу, Легкую в бегу он серну Мог настичь; и даже бога В струях живша Архелоя Он, во образе свирепа Тельца сильна, он, поправши, Рог исторг во знак победы. Победитель он чудовищ, Победитель он гигантов; Сильна в мышцах он Анфия Удушил в объятьях крепких. Перед ним кентавры дерзки Как лист легкий возметались. И те храбры жены древле, Ненавистницы супругов, Амазонки побежденны И примером Ипполиты, Своей красныя царицы, Что Алкид Фисею отдал, Научились жить с мужьями. Он, предерзка Промифея, Что с небес похитил пламя, От злой казни избавляя, Убил врана, что терзает На Кавказе его перси; И, пришед к пределам мира, Океан где облегает Шар земной, он столп высокий Силой крепкия десницы Подавил и вдруг раздвинул. Две горы тут вознеслися, Калпе, Абила, подножьем Двух столпов, где начертанно Сие дело баснословно, Се предел, и море с шумом Покатилося волнами Во среду земель и весей. Он, наполнив весь мир славой, Нисшел в царствие Плутона И, привратника тризевна, Обуздал он пса Кервера. Но, платя он долг природе, Полубог, ирой, был слабый Во объятиях Омфалы Смертный; палицу иройску Гнусной пряслицей со делал. Но и в слабостях божествен, Сын царя миров предвечна, Десять он супруг имевши, Был отец потомства славна, Многочисленна; исполнил Наконец чудесный подвиг, Быв единою он ночью Дев пятидесяти юных Супруг нежный и в срок точно Пятьдесят сынов родивши. Подвигов двенадцать дивных Совершил, себя прославив; Быв ироем в жизни краткой, Полубог он стал по смерти. Но, склонясь от баснословных Подвигов иройских в Грецьи, Зри, живот как презирает Кодр в спасение Афинам. Он не злато, не гремушку Мздой поставил дел иройских, Но мечту, мечту любезну, Образ отчества драгого; В нем жить рай, но с ним разлука Есть геенна, ад ужасный. Кодр, сей мыслию исполнен И предвестию поверя, Что потеря драгоценной Вещи для Афин спасенье, Счел, что драгоценней в мире Вещи нет, как нарь правдивый, И, себя таким считая, Смерть вкусил к спасенью царства. Афиняне в знак почтенья К подвигу толику славну И считая невозможным Заменить его на троне, Имя царско истребили. Признавая невозможность Без законов быть правленью, Афиняне восхотели, Да Дракон, муж твердый, строгий, Начертал бы им законы. Но он каждо преступленье, Маловажно иль велико, Омывал афинян кровью. Мало время поступали По словам его кровавым,— И Солон законы новы Предписал тогда Афинам. Страсти бурны обуздавши, Он законы дал бессильны Аттике замысловатой. Зря законов власть попранну Властолюбным Пизистратом, Презрил град он и тирана, Град оставил, удалился. Но чему дивиться должно: Иль законам его слабым, Иль тому, что он направил Народ шаткий, остроумный, На стезю побед и славы, На рожденье мужей дивных? Се исходит предо мною И очам моим явился Муж божественный, муж дивный, Что, умом своим объявши Всю народного связь тела, Умел души всех устроить К пользе общей и единой, Подчиняя ум и сердце Всех отечеству любезну. О Ликург, твоим законом Ты нагнувши выи горды, Воспитанием спартанцев Им отечество соделал Всего выше и милее. Времена настали страшны Для свободы всей Эллады. Как стада несметны вранов, Так полки персидски строем На Элладу налетели; Но афиняне, спартане Против их несчетных воев Ставили мужей лишь славных. Милтиад, спаситель Грецьи, Победитель Марафонский, Жизнь скончал в темнице срамной. Леонид, царь Спарты смелый, Иссосав любовь к отчизне С млеком матери любезной, Жизнь ему принес на жертву, И с ним триста юнош храбрых Дни скончали в Фермопилах. Аристид се правосудный, Что себе начертавает Суд изгнанья остракизмом; Но он зависти знал жало, Быв соперник Фемистокла. Победитель славный персов В Саламине зрит всех греков, Стекшихся к играм в Олимпе, Перед ним вдруг восстающих. О, награда паче злата, Паче всех венцов лавровых! Но достоин был неложно Сея чести тот, кто Грецью Спас победой в Саламине: Для спасения отчизны Презрел он вождя надменна И вознесшему жезл буйно, Да ударит, отвечает: «Поражай, но токмо слушай». Се Перикл, кой умел хитро Взять кормило во Афинах, И народом, возлюбившим Своевольность до безумья, Он по воле своей правил. Друг Фидия, изваявша Образ дивной Афинеи, Друг Аспазии любезной, Что Сократ (иль добродетель Воплощенна) в честь вменяет За учителя имети Себе славну Аспазию; Он друг был Анаксагора, Кой, сотрясши предрассудок, Тяжко бремя мглы священной, И светильником рассудка Сонмы всех богов развеяв, Первый стал среди вселенной, Он дерзнул ее началу Дать вину несуеверну. Алкивйад, муж любезный, Богат, статен, умен, знатен, Дарований он великих И пороков преисполнен. Добродетелен, но редко, Разве следуя советам Друга своего любезна И учителя Сократа; В страстях пылок, рдян и буйствен; Облекаясь он, однако ж, В виды, нравы, обычаи, Кои нужны на то время, Чтоб достичь желанной цели,— Он злой дух и бич Эллады Был и пал сраженной жертвой Любочестья и разврата. Но пройдем мы быстрым оком Ту страну, страну предивну, Где Ликурговы законы Царствуют сильней природы. Там жена не знала страсти Ко супругу нежну, разве Он достоин был награды За свою любовь ко Спарте. Там мать в радости ликует, Когда сын ее, сражаясь, Жертвой пал при Фермопилах. Ты познал то, о Павсаний, Что любовь ко Спарте выше В сердце родшей тебя в Спарте, Нежели к тебе. Развратность Твоих нравов она прежде Всех других в тебе накажет. Ты есть враг Лакедемона; И се, зри, несет уж камень, Чем во храм вход заградится, Где предательна свершится Твоя жизнь во мщенье Спарты. Агесйлай, воин мудрый, Ты достоин еще древней Славы отчества, погасшей В роскоши, в развратных нравах. О, сколь мил ты простотою, Когда, чад своих забава, Ты, конем жезл сотворивши, Рыскал с ними на их пользу. О Лизандер, о муж славный! Воин мудрый, ты б достоин Был отечества любезна, Если б ты родился прежде. Ты в делах твоих иройских Не коварством бы вождаем, Не предатель был бы хитрый, Почитавший меч свой средством Быть всегда со всеми правым. Но разврат, пустя свой корень Сердца в глубь лакедемонян, Испроверг святы уставы, Что Ликург поставить тщился На подножии незыбком Простоты и бескорыстья Воспитанием суровым, И когда рукою смелой Юный Агий, взревновавший, Восхотел к началу древню Обратить спартански нравы, То плачевною пал жертвой Сребролюбия, разврата. Дух величья, разливаясь В концы дальние Эллады, Возблистал вдруг между фивян; Хоть Пиндар своей трубою Во отечественном граде Колебал тупые слухи, Но, взгнездившися во Фивах, Грубость их во всей Элладе Отличалась пред другими. И се два велики мужа, Лаврами главы венчая, Возмогли на высшу степень Возвести свою отчизну. Пелопид, мудрец и воин, Муж великий, избавитель Фив от ига, наложенна Гордой Спартою во счастье. Но его блестяща слава Уступала его другу Эпаминонду, что первым Цицерон назвал из греков, Он про коего вещает: Знал всех больше, а глаголал Меньше всех. Он, высший в Фивах, Нищ был, злато презирая. Горду Спарту низлагая, Победитель пал сраженный, И, чад вместо, он оставил Только Левктры, Мантинею. Се Филипп сплетает узы Или сети хитротканны, Где он вольность всей Эллады Уловил и сделал прахом. Учредитель стройна войска, Устроением фаланги Он кровавы приготовил Узы тяжки полусвету. О Филипп, тебе возможно Во ярем нагнуть все выи; Но кто может Демосфена Наклонить велику душу? Тебе тело и труп срамный Демосфенов в корысть будет, Но не дух его свободный. Александр, употребляя Себе в пользу то, что сделал Филипп хитрый, Филипп мудрый, Вихрь порывистый понесся, В бурном духе урагана, Сокрушая все преграды, От смиренной Пеллы даже До брегов счастливых Ганга. Друга своего убийца, Пал сражен болезнью в пьянстве. Необъятные корысти По его достались смерти Вождям войск его надменным, И солдаты Александра Цари стали его смертью. Хоть по смерти Александра Воссиял дух древний паки И союз ахеян видел Возрождающуся вольность, Но то искра была слаба. Ни Арат не мог восставить Падшую Эллады вольность, Ни ты, смертный, столь достойный Нарещись последним греком, Филопемен пал, и вольность, В древней Греции сиявша, Ввек потухла невозвратно. |
