На этом Собор был объявлен закрытым, и соборяне начали разъезжаться по своим епархиям. В числе первых уехал Иосиф Волоцкий. Но едва он покинул столицу, как власти вдруг объявили о продолжении Собора. Запыхавшийся посыльный нагнал волоцкого игумена уже за городской заставой, и тот тотчас развернул лошадей.
А на Соборе тем временем уже разыгрывались нешуточные страсти. Как и было задумано, первым поднялся Нил Сорский и предложил монастырям добровольно отказаться от своих земельных владений. «Нача старец Нил глаголати, чтобы у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням, а кормили бы ся рукоделием, а в случае нужды просили бы милостыню от христолюбцев: нужная, а не излишняя».
Затем от лица светской власти докладывал кто-то из государевых дьяков, по некоторым сведениям, Иван Волк Курицын. Тут-то и пригодились изыскания Ивана Черного и других «жидовствующих», направленные против монашества вообще и монастырского землевладения в частности. Смысл доклада заключался в том, что «государь восхоте у митпрополита у всех владык и у всех монастырей села поимати и вся к своим соедините. Митрополита же и владык всех монастырей из своей казны деньгами издоволити и хлебом изоброчити из своих житниц». Понимая, что собственность является гарантией независимости, власти хотели не только обобрать церковь, но и посадить ее на государево жалованье, превратив духовенство в покорных госслужащих.
Воцарилось тягостное молчание. Взоры архиереев обратились к Геннадию Новгородскому. Какое-то время он колебался («ибо уже ограблен прежде того»), но затем выступил с отповедью секуляризаторским планам правительства. И тут не выдержали нервы у великого князя. Он обрушился на архиепископа Геннадия с грубой бранью («многими лаяньями ему уста загради»). Наверное, он был страшен в эти минуты, этот наполовину парализованный горбатый старик в парчовых одеждах, изрыгающий ругательства и угрозы посреди притихшего Собора. Наверное, многих присутствующих обуял привычный страх перед грозным властелином, единолично правившим страной на протяжении жизни целого поколения. Но печать близкой смерти уже проступила на искаженном яростью лице Ивана III, и это добавило храбрости соборянам. Встал троицкий игумен и будущий преемник Геннадия на новгородской кафедре Серапион и объявил, как отрезал: «Не отдам!»
Где-то в этот момент появился Иосиф Волоцкий и с ходу вступил в бой. Призвав в союзники святых Антония и Феодосия Печерских, он вопросил: «Если не будет у монастырей сел, как честному и благородному человеку постричься? А если не будет честных старцев, откуда взять на митрополию или архиепископа или епископа и на всякие честные власти? А коли не будет у нас честных и благородных — ино вере будет поколебание».
Разгорелся острый спор между Нилом Сорским и Иосифом Волоцким. В этом споре резко обособились два противоположных взгляда, два направления монашества, которые впоследствии получили название «иосифлян» и «нестяжателей». И те и другие считали необходимым преобразование монастырской жизни. Но если «нестяжатели» хотели освободить обители от вотчин, то «иосифляне» надеялись исправить монастырскую жизнь строгим общежительным уставом.
Нил Сорский видел цель монашеской жизни не во внешнем благочестии, а во внутренней работе души, в «умной молитве». Его идеалом были греческие православные монахи-исихасты, с которыми он познакомился еще в молодости на Афоне. Исихазм (в переводе с греческого «спокойствие, тишина, уединение) — это мистическая практика, в основе которой лежит безмолвная молитва ради созерцания Божественного света. Забудем о человеческих нуждах, грехах и болезнях, учили исихасты, предоставим самому себе этот суетный мир, а сами удалимся в тишь скитов, в самоуглубление, погрузимся в духовный транс.
По убеждению «нестяжателей», монастырская собственность отвлекала иноков от их главного призвания — служения Богу. «Очисти келью свою, и скудость вещей научит тебя воздержанию. Возлюби нищету, и нестяжание и смирение!» — взывал старец Нил. Он полагал (и не без оснований), что, владея имениями, монастыри делаются участниками всех неправд, соединенных с тогдашним вотчинным управлением. Старец горячо обличал любостяжание и накопительство, которому были подвержены многие обители, хозяйственную суетливость монахов, их угодливость перед сильными и богатыми, корыстолюбие, лихоимство и жестокое обращение со своими крестьянами. Его возмущали монахи, «кружащиеся ради стяжаний», по их вине жизнь монастырская, некогда «превожделенная», стала «мерзостной». «Проходу нет от этих лже-монахов в городах и весях; домовладельцы смущаются и негодуют, видя, как бесстыдно эти “прошаки” толкутся у их дверей».
Но и у Иосифа Волоцкого тоже была своя правда. В защищаемой им монастырской общине все принадлежало обители и ничего — лично монахам. Процветающие обители являли собой образцы трудолюбия, умного хозяйствования, а в военную годину выступали оборонительными форпостами. Земельные владения монастырей давали им возможность не только помогать нуждающимся, но и служить умственными светильниками, готовить для народа духовных пастырей. И еще они несли людям облагораживающую красоту, которой им так не хватало в повседневности. Согласись церковь с Нилом Сорским, и мир лишился бы Соловков и Новодевичьего, Александро-Невской лавры и новгородского Юрьева, Кижей, Валаама и еще великого множества изумительно слитых с природой архитектурных ансамблей, в создание которых русский народ вложил столько труда и души.
Если идеал Нила Сорского — духовное и нравственное самоочищение через молитву и отрешение от всего мирского, то идеал Иосифа Волоцкого — служение людям. Принимая мир во всем его несовершенстве, Волоцкий видел в монашеской жизни не только устремление к своему личному Богу, но и помощь людям, которые в ней нуждаются, делание справедливости и милосердия. Иосифлянские обители служили и странноприимными домами, и столовыми для сирот и убогих, и больницами для страждущих. Отсюда начинались традиции прославленной русской благотворительности.
Этот спор двух великих подвижников русской церкви, вероятно, не разрешится никогда, ибо в нем отразились две стороны человеческой личности. Неслучайно Русская православная церковь канонизировала и Нила и Иосифа. Если заволжские старцы разрабатывали «умную молитву», то иосифляне развивали «умное делание ради ближних своя». И в этом внешнем противоречии есть некое внутреннее единство, благодаря которому Русская православная церковь освоила новые глубины веры и монашеского подвига.
…Но вернемся на Собор 1503 года. После долгих прений мнение большинства стало склоняться в сторону «иосифлян». Заколебалась и Боярская дума. Многие бояре сами рассчитывали на склоне лет уйти в монастыри и не хотели разорять обители, расположенные в их вотчинах. Апология нищеты, проповедуемая заволжскими старцами, не находила отклика и у знатных «пострижеников», привыкших к сытости и комфорту.
Неприятный сюрприз преподнес властям митрополит Симон Чиж. Даже у самых послушливых людей бывает предел потакания, после которого человек упрется так, что его уже не сдвинешь. Изменив своей уклончивой манере, митрополит прямо высказался против конфискации монастырских земель и даже пригрозил церковным проклятьем: «Да будут прокляты в сей век и в будущий, ибо стяжания церковные — Божия суть стяжания». В сопровождении всего московского духовенства Симон Чиж явился к великому князю, вооруженный выписками из Библии, правилами Вселенских соборов. Но самым сильным аргументом стала «старина», то есть древняя традиция, на которую привык ссылаться великий князь для оправдания своих действий: «Тако же и в наших руссийских странах, при твоих прародителях великих князях (далее перечислялись все предки Ивана Васильевича) святители и монастыри грады, волости, слободы и дани церковные держали».
Иван III все еще не хотел признавать поражение. Он трижды (!) заставил Собор письменно подтвердить свое решение, и трижды соборяне прямо и недвусмысленно заявили: монастырским землям быть! Как знать, не случись с великим князем инсульта накануне собора, он, возможно, продолжал бы борьбу. Но силы его были подорваны болезнью, его духовник Митрофаний и личный врач Николай Булев укоризненно качали головами — негоже, государь, покушаться на церковное!
