Любимого… Стала ли Рина тогда, после своего приезда в Чай-губу, для меня так просто, сразу вновь той, какой была прежде? Оставило ли меня в ту пору все то, что никак не давало забыть Лену? Не знаю… Видимо, я находился в то время на каком-то перепутье.

— Приехала навестить тебя, — просто и спокойно ответила Рина на немой вопрос, который прочла в моих глазах в минуту, когда я встретил ее выходящей из самолета. Она держалась так, словно между нами ничего не произошло. Но я-то не мог держаться так. Ведь во мне еще продолжала жить Лена. И было бы нечестно скрывать и дальше это от Рины. Когда мы приехали ко мне домой и волнение первых минут встречи осталось уже позади, я, набравшись духа, начал свое признание…

Рина не дослушала меня:

— Не надо об этом. Я сама виновата перед тобой, Андрей.

— Ты?

— Да. В том, что ленинградская квартира на какое-то время заслонила мне тебя: я не понимала, как трудно тебе одному. И то, что эта женщина… Нет, я не виню ее. Она в чем-то лучше меня. Ей не страшна была эта даль. Я не виню и тебя…

И мы больше не возвращались к этому разговору.

Как бесконечно благодарен был я Рине за то, что она прилетела ко мне! Я догадывался, что в этом сыграл определенную роль Леденцов. Теперь дело прошлое, и я уже давно знаю от Рины, что рассказ Леденцова обо мне, рассказ дипломатичный, когда ни о чем не было сказано прямо и даже намеком ничего не было сказано о Лене, в какой-то мере помог Рине окончательно понять, что наше разобщение может привести к полному разрыву.

Сразу же после визита Леденцова Рина взяла отпуск, оставила Вовку на попечение сестры и вылетела ко мне.

Рина прожила у меня почти месяц, месяц полярной зимы. Не сразу и не просто восстанавливались наши отношения. Не так-то легко нам было вернуться друг к другу…

Ну, а Лена? О ней и теперь, хотя так много времени прошло, я думаю с незаживающей грустью.

Несколько лет назад по делам службы мне пришлось ехать поездом мимо Тамбова, куда к матери и дочке уехала Лена из Чай-губы. Чем меньше станций оставалось до города, тем сильнее всплывало во мне давнее желание хоть что-нибудь узнать о Лене. На несколько писем, посланных мною из Чай-губы вскоре после ее отъезда, Лена не ответила.

Я не смог проехать мимо ее города. Когда до Тамбова остался один перегон, я, к удивлению своих попутчиков, вдруг стал лихорадочно собираться.

Я вышел, и поезд отправился дальше. Помню, был серенький осенний денек, ленивый ветерок катил по перрону ржавые листья, слетевшие с пристанционных тополей.

Следующий поезд уходил ночью, у меня в запасе было полдня и вечер…

«Ну зачем я здесь? — спросил я себя. — Зачем? Лена, наверное, давно уже не одна. Может быть, счастлива. Зачем напоминать ей о себе?»

Я помнил адрес Лены, из ее рассказов знал, что дом ее матери, старый бревенчатый дом, стоит на тихой улочке совсем недалеко от вокзала.

Улицу я нашел, но она оказалась совсем непохожей на ту, о какой мне когда-то рассказывала Лена. Почти вся улица была застроена новыми высокими зданиями, только кое-где между ними уцелели одноэтажные деревянные дома с палисадниками. Дом Лены не сохранился, его снесли.

Где она живет теперь? Да и живет ли в этом городе? Столько лет минуло…

Но я почему-то был уверен, что она осталась в Тамбове.

Через справочное по старому адресу Лены мне удалось узнать, что она переменила не только место жительства, но и фамилию. Все стало ясно… Но собственно, и до этого было ясно. Все, что связывало нас когда-то, давно ушло. Я не намеревался что-то менять в своей жизни, все у меня давно уладилось с Риной. И все-таки я не в силах был отказаться от желания повидать Лену. В жизни так бывает — нас безотчетно влечет невозвратимое.

Дом, где жила теперь Лена, оказался новым, в ряду таких же одинаковых многоэтажных домов в недавно застроенном окраинном районе. Все еще недоумевая, зачем я это делаю, я вошел в подъезд, поднялся по лестнице. Остановился перед дверью… Могу же я в конце концов навестить Лену просто как старый знакомый? Но зачем нарушать ее покой? Даже если внешне все будет и без волнений. Знакомиться с ее мужем, пить чай за семейным столом и делать вид, что я просто бывший сосед по квартире в Чай-губе, что я, будучи проездом, только из любопытства навел справку и заглянул, имея несколько часов до поезда?.. Нет, это будет трудно и для меня и для Лены.

Я не позвонил.

Выйдя из подъезда, я перешел на противоположную сторону улицы и остановился, взглядом разыскивая окна квартиры Лены. Вот они, справа от лестничной клетки, на третьем этаже. Два окна с одинаковыми желтыми полосатыми занавесками, на одном из них — кактусы в плоских горшках. Я что-то не слышал от Лены, чтобы она любила кактусы… Занавески плотно задернуты, — наверное, никого в квартире нет. Где сейчас Лена? В школе, на уроках? А может быть, идет где-то по улице, где только что прошел я? Если ждать здесь, у входа в ее дом, наверное, можно дождаться, когда она вернется. Но зачем? Только память о прошлом связывает нас. Помнит ли она все, как я? Возможно. Над многим властен человек в своей душе. Может убедить себя или разубедить во многом. Но заставить себя забыть то, что хотел бы забыть?.. Над памятью человек не властен. Да разве мешает мне жить память о Лене? В чем-то, может быть, даже помогает.

Я ушел от дома Лены. Следующий поезд, с которым я мог уехать, отходил поздно ночью. Почти до самого его отхода я бродил по Тамбову. По городу, где живет Лена. Многое передумал я за эти часы. Нет, я не искал каких-то новых решений и не терзался ничем. Просто мне было грустно. Я знал, что больше никогда не увижу Лену. Что ж, в моей воле было и не устраивать этого последнего свидания без виденья. Я завидовал Лене — она, наверное, более решительный человек, чем я. Тогда из Чай-губы уехала сразу, как приняла решение, уехала, даже не простившись со мною. Ну что ж, попрощаюсь с нею теперь… Попрощаюсь не повидавшись.

Уже было совсем поздно, когда я вновь оказался возле дома Лены. В обоих окнах квартиры за плотными занавесками горел свет. Я стоял, смотрел на эти окна, ждал, не знаю сам чего. Вот за одной из занавесок качнулась тень. Мне показалось, кто-то выглянул из-за нее. Лена? Не может же она догадаться, что на улице напротив дома стою я. Вот уже снова недвижна занавеска и ровный спокойный свет за нею…

Больше я никогда не бывал в Тамбове. Я не знаю, как живет Лена, и не стремлюсь это узнать. Но всегда помню ее. И где-то в моей старой сумке, в самом тайном уголке ее, я берегу письмо Лены — то, прощальное, исповедальное письмо, ее единственное письмо ко мне, первое и последнее. А больше у меня от Лены не осталось ничего, даже фотографии. Но я всегда представляю ее себе такой, какой она была тогда в Чай-губе…

После приезда Рины ко мне на мыс Терпения я прослужил там еще почти год, после чего меня снова перевели в Закарпатье, и я приехал сюда сразу же с Риной и Вовкой, который тоже успел пожить на Севере — Рина слетала за ним вскоре после своего приезда. От ленинградской кооперативной квартиры она отказалась, несмотря на то что Илья Ильич и Соня всячески уговаривали ее помнить о будущем. Но будущее творится в настоящем. Подлинное счастье дороже самых благоустроенных квартир. А в Ленинград мы всегда сможем вернуться: уж как-нибудь примут в кооператив меня, коль уйду в отставку.

…Я гляжу и гляжу на листок старой телеграммы, извещающей, что Рина летит ко мне. И откладываю бланк в сторону. Туда, где лежат стопочкой несколько писем Рины, полученных мною в свое время на мысе Терпения. Все это я не оставлю в сумке-хранительнице и не передам сыну. Это касается только нас с Риной. И — Лены… А сыну могу лишь дать совет: проверяй временем свои чувства, не спеши решать, если жизнь тебе подкинет задачку с двумя, а то и с несколькими неизвестными.

…А в наш военный городок в Чай-губе еще не пришла весна. Только посветлее стали ночи да потише метели. И кто-то, может быть, служит там на моей должности замполита, — наверное, какой-нибудь молодой майор или подполковник с академическим значком. И может быть, так же, как когда-то я, тоскует по жене, которая все не едет и не едет на Север, и ждет письма или телеграммы, что она наконец собралась… И он, конечно, дождется. Если умеет ждать.