Я нахожу его в штабном автобусе. Рублев сидит за столиком у окна, что-то пишет в блокноте. Спрашиваю:

— Как успехи?

— Отвоевались! — буркает он, продолжая писать. Конечно, если бы наши отношения были лишь служебными, он постарался бы не показывать так явно, что ему не до меня. Но мы с ним уже давно привыкли быть откровенными. Поэтому и спрашиваю напрямик:

— Чем огорчены?

— Разве не знаете? — удивленно взглядывает он на меня. — Бронетранспортер Левченко умудрился утопить.

— Я видел эту машину. Ничего ей не сделалось, вытащили.

— Знаю. Но из строя-то она в самый нужный момент вышла. И я только что получил от комдива хороший втык. Вот, приказано представить объяснение, — показывает Рублев на блокнот. — Как ни крути — ЧП. А ваш любимец Левченко раззяве-комвзводу благодарность объявил. Я этого лихача-лейтенанта вызвал. Сейчас явится. Будет знать! Я ему добавлю к благодарности комбата.

— Но ведь не за утопление бронетранспортера дана эта благодарность? Лейтенант Макарычев не растерялся, задачу выполнил.

— Выполнил лихо. Но почему две машины провел благополучно, а третью по их следу — не смог? Водитель едва не утонул, выпрыгивал — ногу вывихнул, тоже ЧП. Судя по тому, как комдив разговаривал со мной, снизят полку оценку как пить дать.

— Я с генералом поговорю.

— Не надо! Еще подумают, ищу адвоката…

— Товарищ полковник, лейтенант Макарычев по вашему приказанию прибыл!

Четко, даже с какой-то лихостью откозыряв, Макарычев опускает руку и замирает в дверях автобуса, ожидая, что же скажет ему командир полка. Но тот медлит, смотрит изучающим и не очень-то добрым взглядом. А я, глядя на ладную фигуру лейтенанта, отмечаю про себя, что он хотя и только что из «боя», но по его виду это незаметно: на голове вместо каски уже полевая фуражка, на шинели и брюках ни пятнышка, сапоги блестят. А ведь грязища всюду… Наверное, Макарычев из тех, кто постоянно носит в кармане обувную бархотку. Аккуратист!

— Ну, так расскажите, как вы боевую технику топить умеете? — голосом, не предвещающем ничего хорошего, спрашивает Рублев.

— Я выполнял боевую задачу! — Взгляд Макарычева, устремленный на Рублева, тверд, смел, видно, лейтенант полон сознания своей правоты.

— Я не об этом спрашиваю! — сердито сдвигает свои багратионовские брови Рублев. — Вы что, выполняя задачу, забыли о своей ответственности за людей и технику, товарищ лейтенант?

— Никак нет! Но тот не храбрец, кто, идя на битву, думает о последствиях.

— Нашли оправдание!

— Эти слова были начертаны на сабле Шамиля.

— Знаю… Ишь ты, Шамиль! — все еще сердито, но с каким-то новым любопытством смотрит Рублев на стоящего перед ним лейтенанта. — Ну ладно, расскажите, как все случилось. — В его голосе уже нет той жесткости, что была только что.

Ровным голосом, в котором не уловить никаких эмоций, лейтенант объясняет. Выслушав его и не перебив ни единым словом, Рублев задумчиво молчит несколько секунд, потом говорит уже совсем спокойно:

— Можете идти.

Когда Макарычев скрывается за дверью, губы Рублева трогает сдержанная улыбка:

— Шамиль! Хотел я этому Шамилю всыпать, да ладно уж.

— И правильно, что раздумали, — говорю я. — Собственно, лейтенант не виноват. И вообще в случившемся не виноват никто.

— Ну, насчет того, что никто — так ведь как подойти… — отвечает на это Рублев. — Если разобраться, то прежде всего оплошал водитель: на какие-то сантиметры от следа впереди идущей машины отклонился. Но виновен и лейтенант — в том, что чувства ответственности водителю в полной мере не внушил. А комроты — в том, что не внушил этого лейтенанту. Комбат, соответственно, командиру роты. А я — комбату. И так далее… С вас и с комдива, между прочим, тоже могут спросить.

— Да, — соглашаюсь я. — Цепь ступенчатой ответственности.

— Цепь велика. А что на ней в данном случае висит? Одна машина из строя вышла. Так ведь это на учениях. — В глазах Рублева пробегает знакомый мне огонек. — А в бою я пять машин не пожалею, если задачу надо выполнить. Выполню любой ценой!

— Ну, насчет того, чтобы «любой ценой», — это не всегда разумно, — не соглашаюсь я. — Цена потерь не должна превышать цену победы.

— Не спорю… — Рублев снова вспоминает: — Шамиль!.. А из этого лейтенанта может быть толк в настоящем деле, а? Уж если перед начальством не робеет…

— Ведет себя достойно перед неприятелем только тот, кто ведет себя достойно перед начальником.

— Это когда-то, кажется, еще Драгомиров сказал?

— Его слова.

— Давно-сказано, а и доныне верно.

Я-то знаю, почему Рублеву по душе эта истина. Он ведь и сам такой, как Макарычев.

Вечером, вернувшись из полка, я рассказываю Порываеву о Макарычеве, о моем разговоре с Рублевым.

— Нечего оправдывать неоправданные потери, — сердится он, — тем более вам. У нас же во всех обязательствах сказано: ни одного случая аварийности в дивизии. А вот у Рублева — была! Значит, не тянет полк на высокую оценку.

Как ни пытался я переубедить Порываева, мне это не удалось. Обычно мы с ним, даже и основательно поспорив, всегда приходим к единому мнению. Но на этот раз, видно, нашла коса на камень. На следующий день, во время разбора учений, Порываев хотя и похвалил Рублева за решительность в действиях, однако не дал полку той высокой оценки, на которую можно было бы рассчитывать. И полк не удержал первого места.

Закончены учения, снова многолюден наш гарнизонный городок. На борта машин, порядком поободравшиеся во всех передрягах действий в горах, нанесена новая краска, машины поставлены в парк. Служба опять течет размеренно, можно заниматься обычными делами. Сейчас у меня на очереди вопрос: как в частях дивизии ведется работа с теми, кто недавно принят в партию? Мы хотим обсудить это на партконференции, которую намечаем провести перед выездом в летние лагеря. Но готовиться пора уже сейчас. Докладчиком я решил быть сам. Прежде чем ознакомиться с делом на месте, в разговорах с людьми, хочу просмотреть протоколы партийных собраний с вопросами, близкими теме моего доклада. Я попросил подобрать мне такие протоколы.

Особенно внимательно просматривал я протоколы тех собраний, на которых принимали в партию. Что греха таить, иной раз подходят к этому формально: замечаний по службе и поведению нет, газеты выписывает — принять! А ведь быть только ни в чем худом не замеченным — этого для партии мало.

Просматриваю протокол за протоколом… И вдруг наталкиваюсь на запомнившуюся мне фамилию: Макарычев. Лейтенант, тот самый?.. Да!

Что же обсуждали? А, принять ли его в члены.

Ого, протокол-то любопытный!

Обычно при решении такого вопроса в протоколе записывается немного, все умещается на одной страничке. Но здесь понаписано что-то очень уж обстоятельно. А, узнаю знакомый стиль! Секретарь парторганизации там великий аккуратист, любит, чтобы протоколы велись со стенографической точностью. Читаю: товарищ Макарычев служит хорошо, взвод на уровне. Над собой работает… А вот другое выступление: недостаточно требователен, успокоился на достигнутом, люди его подразделения расслабили в себе чувство ответственности, пример — недавнее происшествие с бронетранспортером, из-за которого полк лишился первого места. Вопрос лейтенанту Макарычеву: не считает ли он, что на его отношении к службе сказывается неупорядоченность его личной жизни? Ответ: «Моя личная жизнь неподотчетна собранию». Ишь ты! А в общем-то правильно. Еще вопрос: «Почему не отрегулировали отношений с женой?»

Ну и вопросики иногда умеют некоторые товарищи задать! В супружескую постель готовы свой сверхбдительный нос сунуть. Судя по протоколу, Макарычев на этот вопросе не захотел отвечать. И снова вопрос: известно, что товарищ Макарычев женился по окончании училища, но живет на холостяцком положении, а недавно подал на развод. Почему подает он, а не жена? В протоколе ответа не записано. Видимо, снова отвечать отказался. Еще одно выступление: «Макарычев проявляет неискренность перед партией». Серьезное обвинение! Но вот в протоколе записано возражение Макарычева этому выступающему: «Не удовлетворять чье-либо личное любопытство — еще не значит быть неискренним перед партией». За Макарычева заступаются: «Может быть, виновата жена». И еще выступления в защиту. Предложение: в члены партии принять. Но вот другое: «Проявил находчивость при ЧП. Но за ЧП ответствен, несмотря на полученную благодарность, ибо в данном явлении две стороны…»