— Поздно уже, — печально произнес Обиерика. — Наши родичи и сыновья наши ушли к чужеземцам. Они приняли веру белого человека, они помогают поддерживать его законы. Нам ничего не стоило бы выгнать белых из Умуофии. Их здесь только двое. Но как быть с нашими соплеменниками, которые перекинулись к ним и вошли в силу? Они сразу же побегут в Умуру и приведут с собой солдат, и мы кончим тем же, что и Абаме.
Он долго молчал, потом добавил:
— Я ведь рассказывал тебе, когда в последний раз приходил в Мбанту, как они повесили Ането.
— А что сталось с тем спорным участком земли? — спросил Оконкво.
— Белый человек присудил его семье Ннамы, который дал много денег стражникам белого человека и переводчику.
— А знает ли белый человек земельные законы нашего клана?
— Откуда ему их знать, когда он даже не говорит по-нашему? Но он сказал, что наши обычаи никуда не годятся; и наши братья, которые приняли его веру, тоже говорят, что наши обычаи никуда но годятся. Как же нам начинать войну, когда наши братья и те против нас? Белый человек хитер. Он принес нам свою веру, по-доброму принес, по-хорошему. А мы? Посмеялись над его глупостью и разрешили ему остаться в Умуофии. А теперь он влез в душу нашим братьям, и клан уже не может действовать как одно целое. Он полоснул ножом по узам, что связывали нас воедино, и клан наш распался.
— Но как им удалось поймать Ането? — спросил Оконкво.
— Когда Ането убил Одуче из-за этой земли, он убежал в Анинту, чтобы спастись от гнева богини земли. Убежал он только на восьмой день после драки, потому что Одуче не умер сразу. Он умер на седьмой день.
Но все знали, что он умрет от ран, поэтому Ането заранее сложил свои пожитки и приготовился бежать. Но христиане рассказали обо всем белому человеку, и он приказал стражникам схватить Ането. Его посадили в тюрьму, а вместе с ним и всех самых уважаемых его родственников. Одуче умер. Тогда Ането увезли в Умуру и там повесили. Остальных отпустили, но они еще до сих пор не оправились от всего того, что им пришлось вынести в тюрьме.
Двое мужчин долго сидели в молчании.
Глава двадцать первая
Однако не все мужчины и женщины Умуофии воспринимали новые порядки так остро, как Оконкво. Да, верно, белый человек принес с собой свою дурацкую веру, но зато он же открыл лавку, и впервые зерно и пальмовое масло стали ценностью, впервые в Умуофию потекли деньги.
Мало-помалу люди стали иначе относиться даже к новой вере: все больше и больше укреплялось в них чувство сомнения: а не таится ли в новой вере какая-то сила, ведь даже в этом хаосе безумия проглядывает нечто похожее на стройную систему.
В том, что чувство это укреплялось, была немалая заслуга мистера Брауна, всеми силами удерживавшего свою паству от поступков, которые могли бы вызвать гнев клана. Особенно трудно приходилось ему с одним из новообращенных по имени Енох. Отец Еноха был жрецом змеи. Ходили слухи, что Енох убил и съел священного питона, за что отец проклял его.
Мистер Браун в своих проповедях предостерегал паству против столь неумеренного рвения. «Всякое деяние возможно, но не всякое деяние целесообразно», — убеждал он своих ретивых прихожан. Мистер Браун так мягко и осторожно насаждал свою веру, что в Умуофии его стали даже уважать. С некоторыми старейшинами он подружился, и как-то раз, в одной из соседних деревень, ему преподнесли резной слоновый клык, что было знаком большого уважения и почета. Одного из старейшин этой деревни звали Акунна, и вот этот Акунна отдал своего старшего сына в школу мистера Брауна, чтобы тот постиг науки белого человека.
Когда бы мистер Браун ни приходил в эту деревню, он подолгу просиживал в оби Акунны, беседуя с ним через переводчика о вере. Ни одному из них не удалось обратить собеседника в свою веру, но каждый узнал много нового о верованиях другого.
— Вот ты говоришь, что есть лишь один всевышний бог, который создал небо и землю, — сказал однажды Акунна мистеру Брауну. — Мы тоже верим в этого бога и зовем его Чукву. Это он сотворил весь мир и всех других богов.
— Других богов нет, — ответил мистер Браун. — Один только Чукву бог истинный, а все остальные — ложные. Вы берете кусок дерева, вот как этот, — он указал на стропила, на которых висел деревянный Икенга, — вырезаете из него фигурку и называете это богом. А кусок дерева как был деревяшкой, так и остался.
— Да, — ответил Акунна. — Это и впрямь всего лишь деревяшка. Но дерево, из которого она сделана, сотворил Чукву, как сотворил он и всех меньших богов. Они — его посланцы, — он сотворил их для того, чтобы через них мы могли обращаться к нему. Разве это не похоже на то, что говоришь ты? Ты — глава своей церкви.
— Нет, — прервал его мистер Браун. — Глава моей церкви — сам господь бог.
— Я понимаю, — продолжал Акунна. — Но здесь, на земле, у людей должен быть свой глава. Вот такой, как ты, должен быть главой на земле.
— Если ты в этом смысле, то глава моей церкви живет в Англии.
— Вот о том я и говорю. Глава твоей церкви живет в твоей стране. Он отправил тебя сюда своим посланцем. А ты уж здесь назначаешь своих посланцев и служителей. Или вот еще другой пример. Возьми окружного комиссара. Его прислал сюда твой король.
— У них не король, а королева, — по собственной инициативе поправил его переводчик.
— Твоя королева прислала сюда своего посланца — окружного комиссара, — продолжал Акунна, — А он понял, что ему одному это дело не под силу, и назначил себе в помощь котма. То же самое и с богом, с Чукву. Он назначил себе в помощь меньших богов, потому что одному ему не управиться.
— Не надо представлять его себе человеком, — сказал мистер Браун. — Ты мыслишь его человеком, потому тебе и кажется, будто он не может обойтись без помощников. А самое плохое во всем этом, что всю хвалу ты возносишь ложным богам, которых создал своими руками.
— Ты не прав. Мы приносим жертвы меньшим богам, но когда они не могут нам помочь и больше обратиться не к кому, мы идем к Чукву. И это правильно. Мы обращаемся к большому человеку через тех, кто служит ему. И только если они не в силах нам помочь, мы обращаемся к последней нашей надежде, к Чукву.
Кому-нибудь, может, со стороны и кажется, что мы относимся к маленьким богам с большим почтением, чем к Чукву, но это не так. Мы просто чаще беспокоим их, потому что боимся беспокоить того, кто стоит над ними. Наши отцы знали, что Чукву — глава над всеми, вот почему многие из них давали своим детям имя Чуквука, что означает «Чукву превыше всего».
— Ты высказал интересную мысль, — заметил мистер Браун. — Получается, значит, что вы боитесь своего Чукву. А в моей религии Чукву — любящий отец, и тем, кто выполняет волю его, нечего его бояться.
— Но если мы не выполняем его воли, тогда его надо бояться. А кому ведома его воля? Разве кому-нибудь дано ее знать?
Так мистер Браун многое узнал о религии клана и пришел к заключению, что лобовая атака на нее не увенчается успехом. Тогда он построил в Умуофии школу и небольшую больницу. Он ходил из дома в дом, уговаривая отцов посылать детей к нему в школу. Но поначалу они посылали в школу только рабов, да еще самых нерадивых своих ребят. Мистер Браун просил, убеждал, пугал грядущими бедами. Он говорил, что в будущем старейшинами смогут быть только те, кто научится читать и писать. Если Умуофия откажется посылать в школу своих детей, то рано или поздно в их страну придут люди из других мест и возьмут власть над ними. Разве не то же самое произошло в туземном суде, где окружной комиссар уже обратился за помощью к пришельцам, говорящим на его языке? Многие из них родом из далекого города Умуру, с того берега Великой реки, куда раньше всего ступила нога белого человека.
Мало-помалу доводы мистера Брауна начали оказывать действие. Все больше и больше людей приходили к нему в школу, и он всячески поощрял их, одаривая фуфайками и полотенцами. Не все люди, приходившие учиться, были молоды. Некоторым уже перевалило за тридцать. По утрам они обрабатывали поля, а днем отправлялись в школу. Прошло совсем немного времени, и в Умуофии заговорили о том, что белый человек умеет хорошо заговаривать от болезней. Учение в школе мистера Брауна тоже давало свои результаты. Всего нескольких месяцев было довольно для того, чтобы стать судебным стражником или даже писарем. А те, кто продолжал учиться дальше, становились учителями, сеятелями слова божьего. Церкви были построены и в соседних деревнях, и при некоторых из них открыли школы. С самого начала религия шла рука об руку с образованием.