Дрожь земли утихла.

— Твоя правда, — согласился Посейдон. — Но как лучше это сделать?

— Покажи всем богам, что даже простой смертный способен расстроить планы Ареса и сломить его волю, — ответила Афина с нарочитой небрежностью.

— Хорошая мысль, — сказал Посейдон. — Но кто из смертных? Геракл? Разве дела не удерживают его где-то на Крите? Пирифой в Аиде. Тесей стар, а Персей — кто знает, что еще он натворил? Не думаю, что ему можно доверять.

— Есть еще кое-кто, — проговорила Афина, стараясь ничем не выдать своего волнения. — Слыхал ли ты, дядя, об одном смертном, которого люди прозвали Спартанским Призраком? Его имя Кратос.

— Кулак Ареса? — уточнил Посейдон, с интересом наклонившись к ней.

— Уже нет. Теперь Спартанский Призрак служит мне. Разве ты не был на состязании между богами войны?

— Да-да, конечно, — закивал повелитель океана, припоминая. — Я было запамятовал. Судьба сухопутных армий мало что значит для морей.

— Кратос перестал служить Аресу еще до того, как я выиграла и его, и все человеческие армии на том состязании.

— Точно-точно, теперь вспоминаю… Кратос разграбил какой-то деревенский храм?

— Да, дядя. Проступок этот для Кратоса стал невообразимым кошмаром, который преследует его до сих пор.

— Так, значит, смертный, которого ты имеешь в виду, и есть этот самый Кратос?

— Твоя проницательность воистину легендарна, мой господин. Арес ненавидит Кратоса с такой страстью, которую даже небожители едва ли могут понять, а Кратос живет лишь мечтой когда-нибудь отомстить богу кровопролития. И если планы Ареса расстроит именно Кратос, это будет для моего брата самым страшным позором.

— Как может простой смертный помышлять о том, чтобы одержать верх над полчищами Ареса?

— Как будет судьбе угодно, — сказала Афина, и в ее серых глазах загорелся огонек. — У меня есть идея…

Сражение на кладбище кораблей затянулось на часы. Клинки Хаоса раскалились, они взлетали, падали и выстреливали на всю длину своих цепей, кроша гниющую плоть и хрупкие желтые кости Аресовой нежити, рассекая чешую на головах у гидры, выкалывая глаза, отрезая языки и вспарывая горла. Они рубили и кромсали, кололи и протыкали, и беспрестанно горели неестественным пламенем, как будто заключенные в них огни кузниц Аида, вырываясь наружу, выжигали жизнь из всего, к чему прикасались.

Кратос горел тем же огнем. Каждая жизнь, отнятая клинками Хаоса, перетекала по цепям к нему, придавая силы телу и наполняя сознание неисчерпаемой яростью. Если в какой-то миг он не убивал, то только потому, что спешил к очередной жертве. Он ни разу не остановился. Он даже ни разу не сбавил темп.

Клинки нельзя было сломать, на них не оставалось ни зазубрин, ни трещин, они никогда не затуплялись. Даже черная кровь и разлагающаяся плоть, которые, засохнув, должны пристать к металлу, просто-напросто исчезали, поглощенные странным огнем. Кратос перескакивал с корабля на корабль, балансируя на деревянных обломках. Море кругом бурлило от акул, которые сновали повсюду в голодном угаре, отбирая друг у друга убитых Кратосом врагов. Суда смешались в бесконечную кошмарную круговерть палуб и мачт, парусов и грузовых сетей, и, где бы он ни оказался, везде к нему устремлялись потоки безмозглой нежити, нападавшей с маниакальной кровожадностью, и гарпий, норовивших вцепиться грязными от испражнений когтями.

Кратос уже не понимал, то ли он движется к торговому кораблю, который сам загнал в этот водяной ад, то ли от него. Но это не беспокоило спартанца. Он не думал об этом, как, впрочем, и ни о чем другом. Он отдался своему занятию с радостным упоением вакханки, растворившись в безумии и неистовстве резни.

Он убивал и был счастлив.

Это продолжалось, пока ему не преграждала путь очередная восставшая из глубин голова гидры, причем каждая следующая была больше предыдущей. Когда чудовище, щелкнув челюстями, издавало рык, Кратос чувствовал, как его затягивает в темную, влажную от слюны пропасть. Кроме гигантской пасти и острых как бритвы желтых зубов, прямо перед собой он не видел ничего.

Привычным движением руки нащупали за спиной клинки Хаоса. Гидра ринулась вперед, но Кратос сделал ложный выпад, увернулся от лязгнувших рядом зубов, накинул цепи на длиннющую, причудливо изогнутую шею и стал душить, перекручивая путы с такой силой, что мускулы раздулись от напряжения. Чудовище рычало и дергалось, норовя скинуть с себя человека. Цепи соскользнули вниз вместе с их обладателем, руки которого, цепляясь за чешую, превратились в сплошную кровавую рану.

Кратос стал подниматься обратно. Он отталкивался ногами, извивался и описывал круги вокруг шеи монстра, удерживаясь с помощью цепей. Но в какой-то роковой момент сила его толчка совпала с очередным резким движением чудища, спартанец сорвался, и ему не оставалось ничего другого, как раскачиваться на собственных цепях. В следующий миг гидра поймала его, как жаба — неосторожную муху.

Пасть захлопнулась, и зубы, словно сабли, вонзились Кратосу в предплечья. Любой другой герой остался бы на его месте без рук, но бог войны задумал так, чтобы цепи, прикованные к костям спартанца, было невозможно перерубить. Гидра сильнее сжала челюсти, но лишь раскрошила себе зубы. Тем не менее отпускать добычу она не собиралась.

Изо всех сил пытаясь вырваться из смертоносных живых тисков, Кратос вдруг осознал, что вот-вот может отправиться в объятия Аида. Он остановился и бросил отчаянный взгляд вниз, где неистово бурлило море. Кишевшие там акулы бросались друг на друга, а заодно и на ноги спартанца. Его пронзила боль, когда огромная рыба прокусила ему наголенник, вынудив сражаться на два фронта. Задавшись вопросом, какая из угроз страшнее, Кратос занервничал: смерть манила его и в море с обезумевшими от крови акулами, и в пасть к гидре.

Поняв, что так не высвободиться, он поднял ноги повыше и попытался упереться ими во что-нибудь. Боль из того места, где челюсти гидры с невероятной силой сжимали его руки, растеклась до плеч и до кончиков пальцев. Кряхтя от натуги, он дернул, но зубы монстра вонзились лишь глубже.

Когда гидра принялась мотать головой и человека затрясло, словно он был крысой в пасти охотничьей собаки, Кратос обнаружил, что у него появился шанс. Он подтянул колени к груди и стал терзать наголенниками и сандалиями морду чудовища, которое могло только рычать от боли и ярости.

Кратос молотил ногами сильнее, быстрее. Руки его окоченели, обескровели и больше ничего не чувствовали, зато ноги работали безотказно. Вот он удачно попал гидре в глаз — рычание перешло в рев, челюсти разжались, и Кратоса подбросило высоко вверх. Гидра метнулась вслед за ним с разинутой пастью, как за небрежно брошенным лакомством.

В один миг Кратос испугался и возликовал. Падая, он молниеносным движением вернул клинки Хаоса на место, свернулся в тугой клубок и позволил огромным челюстям сомкнуться вокруг себя. Но прежде чем тварь успела его проглотить, спартанец уперся ногами ей в нижнюю челюсть, а спиной — в скользкие нёбные борозды.

Пасть начала раскрываться. Кратос напрягся, как Геракл, принявший с плеч Атласа небосвод. Гидра со всей своей чудовищной мощью пыталась сжать челюсти снова, но ничто на свете не может сокрушить Спартанского Призрака, когда он собрался с силами.

Выпрямив ноги, Кратос принялся отжимать челюсть гидры могучими руками. Раздался треск, как будто сломалась мачта, но спартанец невозмутимо продолжал начатое дело. Страх улетучился, уступив место спокойному торжеству. Резким движением он распрямил руки над головой — треск сменился истошным мучительным ревом и влажным звуком лопающейся кожи. Пасть гидры разломилась, щеки порвались пополам. Тварь содрогнулась и снова издала оглушительный вопль.

Почувствовав свободу, Кратос спрыгнул на палубу ближайшего корабля. Длинная чешуйчатая шея, увлекая за собой изуродованную гигантскую голову, исчезла в темных водах Эгейского моря, которые бурлили и пенились еще пуще — это ненасытные акулы учуяли запах новой крови. Прежде чем чудовище скрылось из виду, они, словно стая ворон, устремились ему в рот и разодрали безвольно повисший язык на тысячу кусков, а потом жадно вцепились в морду гидры и утащили голову под воду. Им было совершенно все равно, кем был при жизни их обед: человеком или чудищем морским.