— Что теперь скажешь о своем чудовище? — осклабился Кратос.

Бог войны выпрямился, сломанная рука повисла плетью. Его хищная усмешка была почти что зеркальным отражением гримасы спартанца.

— Ты даже не представляешь, что такое настоящее чудовище, мой маленький спартанец. Вот тебе урок.

С этими словами Арес сгорбился, его лицо потемнело от напряжения, и одетая в непробиваемую броню спина покрылась длинными членистыми отростками. Защищенные черным металлом, они извивались, словно ноги гигантского скорпиона, сверкая лезвиями на концах, превосходившими по длине колонны Парфенона.

— До второго урока ты не доживешь.

И, гремя конечностями, где каждое лезвие жаждало крови спартанца, Арес, подобно пауку-убийце, набросился на своего врага.

Кратос попятился. Такого противника он не видел даже в кошмарах. Арес продолжал его теснить, беспорядочно нанося нескончаемые колющие удары, противостоять которым спартанец не мог. Яростно отбиваясь, он отступал, несколько раз попадал мечом то по одной, то по другой конечности, но расколоть загадочные доспехи бога было невозможно. И тут Кратос заметил, что доспехи эти покрывают не все тело Ареса…

Когда бог войны снова атаковал, спартанец сделал резкий выпад и вонзил раскаленный докрасна меч ему в бедро с внутренней стороны. Для человека такой удар оказался бы смертельным — с перерезанной артерией он бы истек кровью в считаные секунды. А у Ареса из раны медленно вытекла клейкая черная жидкость, и единственным результатом стараний Кратоса было то, что бог был вынужден опереться на несколько смертоносных конечностей. Если поначалу они служили ему вместо правой руки, то теперь — вместо ног.

Снова и снова Арес набрасывался на спартанца. Тот отступал кругами, отчаянно выискивая брешь в завораживающем танце ножей, чтобы нанести противнику удар в уязвимое место. Без клинков Хаоса, которые питали его жизненной энергией, Кратос уставал быстрее, из открытых ран на каменные плиты двора струилась кровь.

В какой-то момент спартанец подумал, что терпит поражение. Но перед его мысленным взором встали лица жены и дочери, и сердце наполнилось неведомой дотоле яростью. Когда Арес снова напал, Кратос отбил одно из лезвий с такой силой, что оно ударилось о соседнюю конечность — и проломило панцирь. Спартанец уставился на обсидианового цвета сукровицу, которая сочилась из трещины. Может, это и есть ключ к победе?

Арес отпрянул, на миг утратив уверенность, но потом снова бросился в атаку.

«Пора с этим покончить», — подумал Кратос.

Он слегка согнул колени, изобразил дрожь и сделал несколько шагов назад, скребя опущенным мечом по плитам пола, а потом и вовсе выронил. Арес, видя, что враг совсем ослаб, высоко прыгнул, чтобы пронзить его сразу двумя ногами-лезвиями.

Но стоило богу войны оторваться от земли, и слабости Кратоса как не бывало. Спартанец прыгнул ему навстречу, схватился за конечность, с неимоверным усилием согнул ее и, пробив броню, вогнал острие Аресу в грудь. Бог замер, и оба упали на землю. Чтобы лезвие прошло насквозь, Кратос навалился на противника всем своим весом.

Взревев не столько от боли, сколько от негодования, Арес сбросил врага с себя и вскочил на ноги. Непонимающий взгляд, которым он уставился на торчавший из груди огромный клинок, был Кратосу очень хорошо знаком — именно так смотрел он сам на колонну, пущенную в него Аресом.

Бог войны упал на колени. Спартанец встал и подобрал его меч.

— Кратос… — В глазах Ареса были только страх и мольба. — Кратос… Помни, это я спас тебя, когда ты больше всего нуждался!..

Кратос занес меч над головой.

— В ту ночь… Кратос, пожалуйста… В ту ночь я всего лишь хотел сделать из тебя великого воина!

Меч пронзил грудь своего владельца.

Хромая, спартанец отошел. Тело убитого бога замерцало мириадами искр, которые стали подниматься вихрем. Потом ослепительная вспышка с оглушительным грохотом разорвала небо, и от Ареса не осталось ничего.

Побитый, истекающий кровью, Кратос снова уменьшился до человеческих размеров. Он благоговейно посмотрел на огромный меч, с которым еще совсем недавно так умело управлялся. Теперь же он был ростом вполовину самого узкого места клинка.

Кратос поковылял мимо разрушенных стен внутрь храма, где стояла статуя его покровительницы.

— Афина, — произнес он, — твой город спасен. Арес мертв. Моя миссия выполнена, теперь дело за тобой. — Он посмотрел в неживые мраморные глаза богини. — Сотри навсегда из моей памяти эти кошмары.

Мрамор окутался божественным мерцанием, глаза Афины зажглись, губы зашевелились.

— Ты хорошо справился, Кратос, — сказала статуя. — Хотя мы скорбим о смерти нашего брата, боги перед тобой в долгу.

Кратос немного выпрямился, почувствовав, как по спине пробежал нехороший холодок.

— Мы обещали, что твои грехи будут прощены. Так тому и быть. Но мы никогда не обещали избавить тебя от кошмаров. Ни человеку, ни богу не дано забыть те ужасные деяния, которые ты совершил.

— Но, Афина, ты не можешь так поступить со мной! Я сделал все, чего ты требовала! Ты не можешь!

— Прощай, Кратос. Твоя служба богам подошла к концу. Вступай в новую жизнь и помни, что заслужил благодарность Олимпа!

Мерцание исчезло. Кратос долго-долго стоял один в разрушенном храме над развалинами города.

Потом побрел прочь.

Словно статуя из травертина, стоит он у самого края безымянной скалы. Жизнь утратила краски: он не видит алых татуировок на своем теле. Не чувствует и боли во вспоротых цепями запястьях. Его глаза черны, как штормовые воды гремящего внизу Эгейского моря, а лицо белее морской пены, что кипит среди острых камней.

Прах, отчаяние и колючий зимний дождь — вот благодарность богов за десять лет службы. Смерть близка; в холоде и одиночестве суждено ему встретить свой конец. Но сейчас хочется лишь одного: забыть.

Его называли Спартанским Призраком, Кулаком Ареса и любимцем Афины. Воином. Убийцей. Чудовищем. Все эти прозвища и справедливы, и нет. Все это о нем и не о нем одновременно. Его имя Кратос, и он знает, каковы настоящие чудовища.

На его руках навсегда остались мозоли не только от меча и спартанского копья, но и от клинков Хаоса, от трезубца Посейдона и даже от легендарной молнии самого Зевса. Теперь эти руки, которые отняли больше жизней, чем сделал вздохов их хозяин, безвольно повисли, горы некогда рельефных мускулов обмякли. Теперь эти руки безоружны, они больше никогда не сожмутся в кулаки, и единственное, что еще способны ощутить пальцы, — это кровь вперемешку с гноем, которая медленно сочится из разодранных запястий.

Руки Кратоса — настоящий символ его службы богам. Жестокий ветер треплет почерневшие лоскуты плоти, а на костях навсегда остались рубцы от цепей, соединявших его в одно целое с клинками Хаоса. Цепей больше нет — сорваны тем же богом, который однажды заключил Кратоса в эти оковы, превратив его в орудие олимпийцев.

Но служба закончена. Кандалы исчезли вместе с клинками. Исчезло все. То, что не отняла у Кратоса судьба, он отринул сам. Ни друзей — его боится и ненавидит весь мир, и ни одна живая душа не взглянет с любовью или хотя бы с привязанностью. Ни врагов — он убил всех до единого. Ни семьи — даже сейчас мысли о ней запрятаны в самый темный уголок его разума.

А как же боги, последнее прибежище потерянных душ?

Боги превратили его жизнь в посмешище, вылепили из него человека, быть которым долее он не в силах. Но сейчас, когда конец уже близок, даже ярость в нем утихла.

— Олимпийцы отреклись от меня.

Кратос подходит к самому обрыву, гравий из-под сандалий с шуршанием катится вниз. Между ним и острыми прибрежными скалами Эгейского моря лишь призрачная сеть грязных облаков, кружащих двумя стадиями ниже.

Сеть? Он качает головой: скорей уж саван.

Он сделал больше, чем мог бы сделать любой смертный. Он совершал подвиги, которые не под силу самим богам. Но ничто не изымет из памяти давнюю боль — от нее не скрыться. Страдание тела и помрачение ума, принесенные ею, стали ему единственными спутниками.