Подканцлерша не могла выносить этого и упорно сопротивлялась.

Сначала эти мелкие супружеские столкновения никому не были известны и не выходили за стены дворца.

Радзеевская, может быть, только ради задора, сообщила о своем положении королю, а подканцлер откровенно рассказал обо всем Марии Людвике, которая не любила его жены.

Среди актеров этой драмы неожиданно оказался придворный короля, начинавший пользоваться большим доверием последнего, Тизенгауз, из знатного и влиятельного рода, начавший свою карьеру, подобно многим молодым людям, службой при дворе. Живого, пылкого темперамента паныч, привыкший к очень смелому обращению с людьми, молодой Тизенгауз у Яна Казимира, который не слишком сурово обходился с своими дворянами и коморниками, набрался еще большей прыти и смелости. Король любил его, охотно слушал, позволял ему не только рассказывать о том, что он видел и слышал, но и высказывать свое мнение о людях.

Бутлера, своего старого приятеля, король не всегда имел при себе. Стржембош был малопригоден для мелких сношений. Тизенгауз, который всюду бывал и находился в родстве с первыми домами, особливо литовскими, рассказывал королю, приправляя собственным остроумием, обо всем, что ему удавалось видеть и слышать в свете. Обладая наблюдательностью, молодой придворный часто угадывал счастливых любовников и забавлял этим скучавшего Яна Казимира.

Со слугами и родственниками подканцлерши Тизенгауз имел какое-то родство или давнишние отношения, часто бывал у подканцлерши во время ее вдовства и позднее, после свадьбы, и она благоволила к нему.

Радзеевский с самого начала не мог его выносить, неохотно видел у себя, но должен был терпеть. Раза два он намекал жене, чтобы она не слишком любезно принимала этого молокососа, но она не видела причины изменять своего отношения к нему.

«Не имею ни малейшего повода запирать перед ним двери или относиться к нему иначе, чем относилась до сих пор, — отвечала она.»

На этом пока и кончилось. Тизенгауз, не придавая важного значения Радзеевскому, целые дни проводил у ее милости.

В этих отношениях имели большое значение темпераменты и характеры, а также положение лиц; Тизенгауз имел на своей стороне короля и был уверен в его покровительстве, это придавало ему смелости. Радзеевский рассчитывал главным образом на королеву, так как знал слабость Яна Казимира и власть, которую имела над ним жена.

Подканцлерша не хотела покориться мужу и стать его невольницей, сознавая, что принесла ему столько, что он более обязан ей, чем она ему. Король покровительствовал вдове Казановского не только ради ее красоты, но и за ее всегдашнее приветливое отношение к нему. В натуре человека привязываться к тем, кому он сделал какое-нибудь добро. Подканцлерша была обязана королю завещанием мужа и, следовательно, своим состоянием, и, наверное, это больше обязывало Яна Казимира по отношению к ней, чем ее по отношению к нему.

В каждом супружестве медовые месяцы проходят в борьбе за послушание и господство; у молодых супругов это смягчается любовью и страстью, у пожилых, женящихся вторично, или, как подканцлер, в третий раз, с самого начала ставится вопрос о будущих отношениях.

Подканцлер был слишком наглым, лукавым и жадным, чтобы желать поддаться женщине, которой в глазах людей был так много обязан; он сразу попробовал взять тон главы дома, и мужа, распоряжающегося всем. Вдова не привыкла к притеснениям со стороны покойного Адама, и чувствовала себя достаточно сильной своими связями, богатством, знатностью, чтоб потакать капризам мужа. Она также хотела быть госпожой в своем доме.

В первые дни еще не доходило до ссор и споров; Радзеевский был слишком осторожен, а она не думала, чтобы он решился восстать против нее, если она определенно выскажет свою волю. Оба были уверены в победе. Однако подканцлер, забавлявший королеву рассказами о своем ухаживании, о женитьбе, о характере жены, начал отзываться о ней насмешливо и легкомысленно инсинуировал, что она очень рассчитывает на покровительство и поддержку короля.

Мария Людвика не выказывала ревности по поводу интрижек мужа, о которых ей доносили, и бранила его только тогда, когда они делали его смешным, но явное ухаживание за придворными Дамами сердило ее. Она несправедливо подозревала пани Казановскую, ныне подканцлершу, в том, что та старалась завлечь короля кокетством. Пани Эльжбета была по натуре невинно кокетлива, старалась всем нравиться, кроме того была избалована, требовала поклонения и ухаживания. Дружба короля ей льстила. Тизенгауз ее забавлял, так же как и остальная молодежь, которую она принимала ради развлечения.

Этот образ жизни, не стесняющийся, свободный, которого вдова не думала изменять, не нравился Радзеевскому, который, как все эгоисты, был деспот. Господствовать, распоряжаться, командовать — если не вытекало из его расчетов, вытекало из его характера. Не такой был человек, чтобы смущаться первыми неудачными стычками; упорная наглость была одним из его пороков или его качеств.

В первые месяцы после своего назначения подканцлером, когда новый канцлер, человек преклонного возраста, заявил, что требует себе помощника в своем младшем товарище, Радзеевский, радуясь этому, ретиво принялся за дела и за ознакомление со своими новыми обязанностями. Он по целым дням не бывал дома и возвращался только вечером. Впрочем, эта работа была в своей наибольшей части показной. Подканцлер большую часть времени проводил у королевы, которую старался расположить к себе и настроить против короля, так как чувствовал его нерасположение; или там, где шла веселая пирушка или затевались какие-нибудь интриги.

Двор был полон интриг, здесь они затевались, плелись, и все в конце концов развязывались у королевы.

«Вот картина двора, — говорит тогдашний писатель, — все входы и выходы осаждены, покои берутся с боя; все стремятся к королю (и королеве, разумеется), смотрят ему в глаза, стараются сообразоваться с его фантазиями, смеются, когда он весел, принимают печальный вид, когда он гневается. Правды здесь нет и на шеляг, все смотрят на руки, добиваясь, чтобы их купили. Тут присяга без веры; не добьешься правды, не допросишься дружбы, разве купишь ее; разум и мудрость признают только за тем, кто больше заплатил. Остерегайся разговора с ними и притворной искренности; если что говоришь, смотри, чтобы они не извлекли из твоих слов скрытых в них тайн…

…Две вещи были известны старым полякам: хитрость и притворная дружба. Один с другим сходятся, едят, пьют, сговариваются, и каждый роет другому яму. Не мила никому та ступень, на которой он стоит; хочется ему повыше, и грызет зависть к тому, кто поднялся; всякий спит и видит, как бы спихнуть другого. Счастливых ненавидят, несчастных презирают, сидят точно в тисках: с одной стороны, презрение преуспевших, с другой, зависть отставших».

Из такой школы вышел Радзеевский. Долго-долго не удавалось ему ничего, кроме браков, давших ему состояние. Староство ломжинское и титул кравчего королевы он считал только задатками. Женитьба на богатой Казановской вывела его на дорогу к почестям.

Он очень хорошо видел, что она пользуется расположением короля, и рассчитывал на это, а в то же время подслуживался королеве, надеясь извлечь пользу как из своих, так и из жениных отношений.

Тизенгауз, быть может, не понимал его вполне, но питал к нему инстинктивное отвращение, а как преданный поклонник подканцлерши, видел в нем ее врага.

Однажды утром Тизенгауз, как это часто случалось, очутился в покоях подканцлерши, которая была в это время одна среди своих птиц и цветов.

Как могло случиться, что разговор принял настолько опасный и интимный характер, что подканцлерша, вздыхая, стала жаловаться на деспотические поступки мужа? — Быть может, обида была слишком свежа.

Тизенгауз ответил с негодованием:

— Да разве пани подканцлерша не госпожа в своем доме и не может распоряжаться по своей воле?

— Вы еще молоды, — отвечала не то грустно, не то шутливо Радзеевская. — В других странах, например, во Франции, как обычай, дают женщинам известную независимость, а у нас клятва в послушании перед алтарем не пустая формальность. Закон не позволяет мне, госпоже моего имущества, распоряжаться им без согласия мужа, — он глава семьи, он господин.