Итак, Ян Казимир перед отъездом из Варшавы поехал проститься во дворец Казановских. Его не ждали в этот день, так как осенний дождь лил, как из ведра, и дул сильнейший ветер, но когда слуга доложил о его приезде, маршал с женою встретили его в передней.

Ян Казимир галантно подал руку красавице Эльзуне, любезно улыбавшейся ему.

— Гонят меня из Варшавы, — сказал он довольно вессело. — Мне хотелось проститься с друзьями, какими считаю вас.

Пан Адам ответил холодным поклоном.

— Кто знает, с чем вернусь, — продолжал Ян Казимир. — Наверное, с гороховым венцом[8]. Речь Посполитая меня не захочет, ей нужен кто-нибудь помоложе, ведь она женщина…

— Ваше королевское величество думаете, — возразила Казановская, — что женщины так ценят молокососов? Мы, между нами, держимся совсем другого мнения, а молодых гусей предоставляем старым бабам.

Ян Казимир рассмеялся.

— Надеюсь, — сказал он, обращаясь к молчавшему маршалу, — что ради памяти моего брата и из расположения к его семейству, а в особенности, ко мне, пан маршал пожелает употребить все влияние…

Маршал слегка улыбнулся.

— Наияснейший пан, — сказал он, — я не пользуюсь ни малейшим влиянием, тем более что никогда его не добивался; но если представится возможность…

Новый поклон закончил его оборвавшуюся речь.

— Если б я имела право явиться на Волю[9] и в избирательное собрание, — весело вмешалась пани Казановская, — я первая провозгласила бы нового короля.

— Карла? — шутливо спросил Казимир.

— О нет, — рассмеялась красавица Эльзуня, — не годится отрывать его от Господа Бога, Которому он посвятил себя.

От этого шутливого тона Ян Казимир перешел к более серьезному.

— Меня обнадеживают, что брат мой в последнюю минуту рассудит, что ему не следует выступать моим соперником, — сказал он, понизив голос, — но… не верится мне что-то. Мне ведь никогда и ни в чем не было удачи, да и теперь, допустивши даже, что бремя короны достанется на мою долю, — в какое тяжелое время, в каких ужасных обстоятельствах! Вы слышали, пан маршал?

— Ах, наияснейший пан, — грустно ответил Казановский, — теперь по целым дням ни о чем другом не слышишь.

— Теперь человек боится засмеяться, — вставила пани, — а то как раз обвинят в равнодушии к родине. Ах, что за время, что за время!

— Покойный король вовремя умер, — угрюмо заметил Казановский, — чтобы не видеть этого.

— Этот негодный холоп Хмель, — начал Ян Казимир, — дошел в своем нахальстве до того, что обвиняет покойного короля в подстрекательстве к восстанию!

Казановский пожал плечами.

— Наияснейший пан, — сказал он, — в гроб можно безнаказанно швырять каменьями и грязью. Король Владислав не нуждается в защите.

Сопровождаемый обоими хозяевами, Ян Казимир во время этого разговора был проведен не в большую, а в малую залу, где сам пан принимал наиболее близких друзей, и увидел здесь перед мраморным камином, в котором ярко пылали дрова, подпираемое двумя золочеными драконами большое резное кресло для себя и поменьше для хозяев.

Эта комната, как и весь дворец Казановских, была настоящей игрушкой, пригодной для королевы. Фламандские картины и портреты на стенах, в рамах с художественной резьбой, на фоне пурпурной с золотом каемки; бронза и мрамор; на столах резные ларцы из черепахи, черного и розового дерева, с инкрустациями из слоновой кости, золота, янтаря; бронзовые клетки с птицами, фламандские портьеры с гербами Казановских, наборный пол с удивительно красивым узором из разноцветного дерева, персидские ковры, тысячи дорогих безделушек придавали восхитительно веселый вид этому помещению.

Довольно равнодушный к подобным вещам, король шведский не мог, однако, не оценить прелесть этого гнездышка и воскликнул, усаживаясь:

— Как же хорошо у вас, пани! Казановская усмехнулась.

— Мы, как дети, наияснейший пан, — сказала она, тешимся игрушками, — но ведь в этом все достоинство и утеха нашей жизни.

— Паны сенаторы уже съезжаются, — начал Казимир, которого не покидала мысль о выборах. — Видели многих из них?

— Некоторых, — сказал маршал, — я избегаю вмешательства в государственные дела, так как ни здоровье, ни печаль по королю, которую ношу в сердце, не позволяют мне ничем заняться.

— Я, насколько могу, заменяю теперь моего мужа, — шутливо заметила пани, — так как не хочу, чтобы он чурался людей и света и погружался в печаль; но мне приходится его понуждать, до такой степени он ко всему стал теперь равнодушен.

— Счастлив мой брат, что умел найти такого друга, — сказал король, — завидую ему.

В эту минуту доложили о прибытии канцлера Оссолинского, и маршал, учтиво обратившись к гостю, спросил: разрешит ли он принять его?

Ян Казимир наклонил голову.

Минуту спустя вошел Оссолинский с королевской важностью, которая никогда не покидала его, и почти таким же хмурым лицом, как у хозяина.

Приход его был как нельзя более желанным для короля, но не совсем на руку красавице Эльзуне, которая рассчитывала, пользуясь своей ловкостью, забрать в руки будущего короля. Ей хотелось также знать, не изменились ли его отношения с вдовствующей королевой, которую она не любила и боялась, но предвидела, что она постарается подчинить своему влиянию Яна Казимира.

Оссолинский вошел с тем выражением тревоги, которое теперь не покидало никого. И он, и другие сенаторы, и должностные лица жаждали как можно скорее сложить часть ответственности, целиком тяготевшей теперь на них, на избранного короля.

Хотя срок элекции был назначен на конвокационном сейме, знатнейшая часть сената хотела ускорить его ввиду чрезвычайных обстоятельств. Некоторые вместе с канцлером литовским Радзивиллом хотели сначала убедить одного из кандидатов отказаться в пользу брата, а до тех пор готовы были ждать. Никто не стоял за епископа вроцлавского.

Главным мотивом против его избрания выставляли его духовное звание и почти монашеские нравы. Это было официальным доводом, но, быть может, причина, по которой желали Яна Казимира, лежала глубоко. Его лучше знали и думали, что с ним легче будет справиться. Кто мог знать, какой король выйдет из замкнутого в себя, скупого, любящего суровый строй жизни епископа, который презирал женщин и не имел ни фаворитов, ни наушников? Напротив, прежняя жизнь короля шведского не оставляла сомнений в том, каким он будет на престоле.

С первых же слов беседа с Оссолинским перешла на государственные дела, но Казановский замолчал, и только жена его вмешивалась в разговор со своим щебетаньем.

Канцлер сообщил королю, что он условился с Альбрехтом Радзивиллом и несколькими другими панами съездить на днях в Яблонную, к князю Карлу, и убеждать его отказаться от кандидатуры. Это, видимо, обрадовало короля шведского.

— Можете заверить его, — сказал он живо, — что я постараюсь вознаградить его за все убытки, которые он понес. Говорят о миллионе, выброшенном на наем войск и угощение шляхты. Для Карла, который так любит деньги и так усердно собирает их, эта затрата была бы очень досадной, но Речь Посполитая — я сам — возместим ему расходы.

— Кончится, вероятно, его отказом, — прибавил Оссолинский, — потому что сторонников у князя Карла, за исключением мазовчан, наберется немного.

В дальнейшей беседе канцлер подтвердил все известия, полученные из Замостья, Бреста и с Руси. Казачество дошло в своей разнузданности до крайних пределов. Гетманы в плену, войска разбиты, огромная добыча забрана; безнаказанные наезды на города приводили казаков в какое-то опьянение.

Повторялись грубые выражения пьяного Хмельницкого, поношения, сыпавшиеся на шляхту; но, по словам Оссолинского, казацкий гетман отзывался с почтением как о прошлом, так и о будущем короле. Очевидно, нужно было поскорее выбрать короля как знамя, вокруг которого соберется народ.

Ян Казимир чувствовал себя гордым при мысли о великом назначении, которое ему выпадало: быть спасателем отечества!