Уильям слушал ее, совершенно забыв о своих собственных заботах и тревогах.

«В ней есть что-то необыкновенное… Странно, я знаком с ней так давно, но совсем не знаю ее, — думал Уильям. — Ее сдержанность — это сдержанность человека, который никогда по-настоящему не любил. Нет, она не любит Чарльза так, как женщина может любить мужчину… Она станет для него хорошей женой, но ему не суждено познать ее страсть».

— Так ты… переедешь к нам? — спросил он вслух. — Каро сейчас нуждается в тебе больше, чем когда бы то ни было. Возможно, об этом еще рано говорить, но, похоже, скоро у нас появится еще один малыш… Вспомни, что случилось этой зимой, и ты поймешь, что сегодняшняя буря больше не должна повториться…

— Каро не говорила мне… — озабоченно сказала Фанни. — Мне кажется, что…

— Что нам нужно было немного подождать? Согласен, но это был ее выбор.

— Возможно, следует предупредить леди Мельбурн, чтобы она впредь была более осторожна с Каролиной?

— Она уже знает, — буркнул Уильям, нахмурившись. — Каро сказала ей.

Фанни от изумления не нашлась что ответить, и Уильям добавил:

— Она могла забыть о том, что Каро в положении, или просто не придать этому значения — теперь это уже не столь важно. Слава богу, похоже, на этот раз все обошлось. Я думаю, когда мама немного отойдет, она обязательно извинится.

— Каро тоже хороша — подумать только, швырнуть чернильницей! Я не слышала, что именно сказала твоя мать, но, наверное, это были какие-то ужасные, непростительные слова.

— Да, это так, но, прошу тебя, Фанни: не вставай однозначно на сторону Каро. Это может принести больше вреда, чем пользы.

Так или иначе, но примирение — по крайней мере, внешнее — было достигнуто.

Леди Мельбурн настаивала на том, чтобы Каролина ничего не говорила ей о своей беременности.

— Ну что ж, раз она в положении, это многое объясняет… В том числе и ее выходку с чернильницей, — сказала она.

Официальная церемония примирения происходила в присутствии Фанни, играющей роль успокоительного для Каро. Надо сказать, что Фанни и сама с трудом сохраняла спокойствие, ибо не было никакого сомнения в том, что за сладкими речами леди Мельбурн скрывалась ее злопамятная недоброжелательность.

— Ты должна научиться держать себя в руках, это нужно всем нам, — сказала леди Мельбурн, поцеловав Каролину в лоб. — Бедный Уильям не вынесет, если его снова постигнет такое жестокое разочарование!

— Вы полагаете, что я вовсе не была разочарована, когда все мои надежды и ожидания закончились… ничем? — спросила Каро.

— Конечно нет, дитя мое. Это жестокое испытание для любой женщины, но… Неожиданно прервавшаяся беременность все же не помешала тебе в полной мере насладиться лондонским сезоном, моя милая.

— Светские рауты для меня давно не в новинку.

— Хорошо — пусть даже и так, но ты любишь развлечения, Каро, и это вполне естественно для такой молоденькой и привлекательной особы, как ты. Но ты должна понять, как важен для вас с Уильямом этот ребенок. Его рождение станет для него компенсацией за бедняжку Огастеса.

Губы Каролины задрожали, и она едва сдержалась, чтобы не разрыдаться.

— Уильям убежден, — ответила она, — что с Огастесом все в порядке, он приглашал врача, и тот сказал, что в скором времени наш малыш обязательно заговорит и начнет бегать, надо лишь немного подождать.

— Насколько мне известно, вам рекомендовали пригласить к ребенку другого доктора, немца. Он считается одним из лучших детских врачей.

— Доктор Юнит полагает, что врач, о котором вы говорите, скорее всего, лишь подтвердит его точку зрения.

Леди Мельбурн вздохнула:

— Будем надеяться, что Уильям не обманется в своих оптимистичных прогнозах.

Более не в силах сдерживаться, в разговор вмешалась Фанни:

— Не думаю, что это возможно. Уильям — реалист. Ведь вы сами учили ваших детей реально смотреть на вещи, не так ли?

Леди Мельбурн взглянула на Фанни с явным намерением немедленно пресечь столь очевидную наглость, но, встретив гневный взгляд девушки, передумала и снисходительно сказала:

— С Уильямом мне всегда было сложнее, чем с Фредериком или Джорджем. У него с детства был весьма противоречивый характер. Это конечно же ни в коей мере не умаляет его достоинств, но в некотором смысле он очень напоминает своего отца.

Глаза Каро изумленно расширились, и она с наигранным простодушием сказала:

— Что вы! Лорд Мельбурн такой добрый, по крайней мере, он всегда был очень добр ко мне, хотя иногда и жаловался, что от меня нет покоя. Я бы сказала, что они с Уильямом совершенно не похожи — ну разве что у обоих слишком мягкий характер.

Это был великолепно просчитанный ход, и реакция была незамедлительной: в глазах леди Мельбурн сверкнула ярость, но даже теперь — тем более в присутствии Фанни — она не могла позволить себе признаться, что лорд Мельбурн — не родной отец Уильяма.

— Неугомонный нрав — не лучшее качество для беременной женщины. Твое состояние влияет на здоровье будущего ребенка, и, если хочешь родить нормального, здорового малыша, тебе следует научиться контролировать свои эмоции.

Пока Каро раздумывала над ответом, леди Мельбурн одарила ее еще одним ледяным поцелуем и со снисходительной улыбкой величественно удалилась.

— Не обращай на нее внимания, — посоветовала Фанни.

— Неудивительно, что она приснилась мне в образе змеи, — мрачно заметила Каролина.

— Постарайся вообще поменьше с ней видеться. Не пытайся бороться с ней — это бесполезно.

— Если бы Уильям разорвал с ней отношения…

— Каро, это невозможно, это же его мать!

— Если он любит меня по-настоящему, то сделает это, — упрямо сказала Каролина.

Но чуть позже ей пришлось признать, что она ошибалась: сколько она ни умоляла Уильяма уехать из Мельбурн-Хаус, чтобы не видеться с его матерью, он оставался непреклонен, и его доводы были не лишены здравого смысла.

— Я опасаюсь, что переезд дурно скажется на твоем здоровье, милая, и мне бы не хотелось расстраивать маму — она так мечтала, чтобы мы жили все вместе, и потратила целое состояние на обустройство наших комнат. Кроме всего прочего, ты не подумала о финансовой стороне вопроса — я вряд ли смогу достойно содержать тебя и наших детей, имея доход в две тысячи фунтов. Ты вообще представляешь, сколько мы с тобой тратим? — сказал Уильям.

— Мы можем жить на Кэвендиш-сквер; мама будет только рада, — ответила Каро.

— Любимая, ты понимаешь, что это не только смертельно обидит мою мать, но и будет выглядеть как открытая вражда между нашими семьями?

— Это наш единственный шанс, Уильям! Мы снова будем счастливы, как прежде! Если ты действительно любишь меня, ты должен согласиться не видеться со своей матерью по крайней мере в течение ближайших шести месяцев.

— Ты просишь невозможного, Каро! Я готов признать, что мама поступила по отношению к тебе плохо, но теперь все в прошлом, и я по-прежнему люблю ее и благодарен ей за заботу о нас и о нашем сыне. Она признала свою ошибку и постарается впредь вести себя иначе. Кстати, если ты заметила, она ни разу не появлялась в наших комнатах без приглашения.

— Конечно, ей вполне достаточно того, что ты ежедневно заходишь в ее собственные апартаменты! Господи, Уильям, как ты мог так легко простить ей все эти ужасные вещи, которые она наговорила обо мне и о нашем ребенке?

— Ну почему ты так безжалостна к ней, Каро! Мама так горячо раскаивается в своих словах, и тебе лучше, чем кому-либо другому, должно быть понятно ее состояние. Разве ты сама никогда не обижала меня в пылу ссоры?

— Вот именно — в пылу ссоры, но она была холодна, как снежная вершина Монблана!

— Возможно, она проявляет свои эмоции не столь открыто, как ты.

— Я бы никогда не обвинила женщину в том, что она сама ненормальна настолько, что произвела на свет душевнобольное дитя!

— Каро!

— Да! Да! Она обвинила меня именно в этом! — закричала Каро, более не в силах сдерживаться. — Как она посмела?! Как она могла сказать такое про нашего сына?! С ним все в порядке, сегодня утром он мне улыбнулся и попытался произнести слово «мама»… И он… и он дергал за веревочки того деревянного шута, которого ты ему подарил, и заставлял его танцевать…