— Да, терпимый! Слишком терпимый, чтобы я могла поверить в то, что он действительно меня любит!

— Не суди по себе, Каро, вы слишком разные люди.

— Вот именно! Слишком разные… — Щеки Каролины внезапно зарделись, а в ее глазах вспыхнула ярость. — Он не пошевелит и пальцем, чтобы заставить меня остановиться! А я… Если мне суждено гореть в адском огне, так пусть все те, кто довел меня до грехопадения, пусть все они страдают вместе со мной! Я не могу жить как они — погрязнуть в грехах, но притворяться невинной овечкой! Мы с Уильямом уже давно не любим друг друга, но я все еще молода и полна жизненных сил, и я все еще жажду любви! И я обязательно полюблю, Фанни, полюблю страстно, безрассудно, греховно! Я покажу им всем, покажу всему миру, что мне наплевать на их дурацкие условности! Мои чувства к Уильяму были чистыми, искренними и глубокими — но он предал, уничтожил мою любовь, и если случится так, что я нарушу мой брачный обет, то я не стану испытывать угрызений совести…

Каро замолкла и закрыла пылающее лицо дрожащими руками.

— Я совершенно уверена, что за годы вашего брака Уильям ни разу не изменил тебе с другой женщиной, и ты это знаешь не хуже меня, — тихо сказала Фанни.

— Да, я знаю, — еле слышно прошептала Каро. — Я имела в виду не это… Он предал меня в тот момент, когда впервые встал на сторону своей матери…

— Он способен пренебречь своей семьей, если ты дашь ему понять, что это единственный способ удержать тебя. И я не сомневаюсь, что он оставит ради тебя любую женщину, как бы сильно ни желал ее.

Каролина вздохнула. Она чувствовала себя опустошенной и уставшей.

— Если Уильям полюбит другую женщину, я буду только рада, — чуть помолчав, сказала она. — Наконец-то я снова увижу в нем живого человека, с его естественными желаниями, а не это странное существо, отрешенно взирающее на мир и утратившее способность сострадать и любить.

— Уильям вовсе не такой, дорогая. Он просто пытается оградить себя от страданий.

— Страдания — это тяжкое бремя людского рода, и человек должен безропотно и смело нести его на своих плечах, — серьезно сказала Каро.

Время от времени до поместья Эш-Мэйнор долетали слухи о бурном романе Каролины с Джорджем Байроном.

Каролина время от времени писала Фанни, и были ли эти письма экстатическими, вызывающими или лиричными, они всегда были наполнены драмой.

Леди Бесборо тоже писала Фанни, но ее послания обычно были одинаково печальными, их суть сводилась к тому, что Каролина испортила свою репутацию ради человека, который — по крайней мере, по мнению Генриетты, — был всего лишь самовлюбленным ничтожеством.

«Как бы я хотела, чтобы ты была здесь, с нами, моя дорогая Фанни, — писала Генриетта, — хотя я прекрасно понимаю, что поведение Каролины может лишь глубоко расстроить и опечалить тебя так же, как и всех, кому небезразлична судьба моего несчастного ребенка. Ты живешь в любви и согласии со своим мужем, и, быть может, я покажусь тебе бессердечной эгоисткой, нарушающей твое спокойствие, но ты всегда имела определенное влияние на Каролину, и сейчас я молю тебя о помощи. Пригласи ее в ближайшее время навестить тебя и попробуй поговорить с ней. Я очень рассчитываю на то, что она прислушается к твоим мудрым советам и переменит свою жизнь. На прошлой неделе я виделась с лордом Байроном и умоляла его оставить в покое Каро, я сказала ему, что ее безрассудство вызвано скорее желанием отомстить семье Уильяма, — а возможно, и ему самому, — чем истинным влечением. Но теперь, моя милая Фанни, я понимаю, что все мои старания принесли больше вреда, чем пользы, ибо мои мольбы лишь вселили в этого человека еще более горячее желание всецело завладеть моей дочерью».

«Похоже, бедная Генриетта и в самом деле лишь подлила масла в огонь», — раздумывала Фанни, дочитав письмо.

Затем она, как и просила леди Бесборо, написала Каролине и пригласила ее погостить несколько недель в поместье Эш-Мэйнор.

В скором времени Фанни получила ответ, в котором Каро решительно отвергла приглашение.

«Не воображай, — писала она, — что то, о чем ты, как я полагаю, уже порядком наслышана, всего-навсего вульгарная интрижка, замешанная на плотских удовольствиях. С того самого дня, как я впервые встретила Байрона, я поняла, что нам суждено быть вместе, что он — моя судьба, которую я не в силах изменить. Он может быть сладок, как амброзия, и холоден, как надгробный камень. Ради него я больше не танцую вальсов, так как он страдает, видя меня в объятиях других мужчин. Нет ничего, чего бы я ни сделала ради него, и, если мне придется оставить его, если я не смогу видеть его каждый день, я заболею и умру от тоски. Мы оба измучены этим вихрем чувств, но это сладкие муки…»

Если бы это письмо не было написано Каролиной, Фанни, вероятнее всего, от души бы над ним посмеялась, но она слишком хорошо знала, сколь губительными могут оказаться для Каро последствия этой эмоциональной бури.

Сознание собственного бессилия настолько взволновало и расстроило Фанни, что она даже решила поделиться своими опасениями с Чарльзом.

— Она слишком талантлива и слишком своенравна, — сказал он. — К несчастью, она выросла в богатой аристократической семье, иначе Каро наверняка бы нашла достойное применение своим талантам. Она рисует не хуже многих известных художников, превосходно музицирует и обладает несомненным актерским дарованием. Но ее жизнь праздна и бесцельна. Обладай Уильям здоровыми амбициями, жена могла бы гордиться его успехами, ощущая себя причастной к его победам. Знаешь, милая, вся эта история еще раз убеждает меня в том, что я должен быть благодарен судьбе за то, что она подарила мне тебя.

— Ты не шутишь? — удивленно спросила Фанни. — Мне, конечно, нравится обустраивать и украшать наш дом, и я очень люблю мальчиков, но у нас с тобой никогда не было таких романтических отношений, как у Каро и Уильяма.

Чарльз вздохнул:

— Конечно, ты заслуживаешь гораздо большего, дорогая. Я очень люблю тебя, Фанни, но я старше тебя на двенадцать лет, а иногда мне кажется, что и на все двадцать, а то и тридцать… Прости, но я вряд ли способен на большее…

Она положила руки ему на плечи и мягко сказала:

— Ты дал мне все, чего я желала, все, в чем я действительно нуждалась. Ты знаешь, в какой семье я выросла, и поэтому поймешь, почему я особенно ценю наше тихое, спокойное счастье. Все, что меня беспокоит, — это твое здоровье, и я надеюсь, что ради меня и ради наших детей ты побережешь себя.

Чарльз, которому не исполнилось еще и сорока, выглядел намного старше своего возраста, и иногда у него пошаливало сердце. Врач предписал ему не переутомляться и побольше отдыхать. Для Фанни, которая была полна энергии и жизненных сил, казалось невероятным, что ее муж может быть чем-то серьезно болен. Она не замечала, с каким сожалением смотрит на Чарльза врач, впрочем, он предпочитал не беспокоить излишними опасениями милую молодую жену своего пациента, видя, что тот в точности следует всем его рекомендациям.

Около двух недель спустя, когда Фанни гуляла со своими приемными сыновьями, мимо них по дороге промчалась карета. Проехав несколько десятков футов, она остановилась, и из окошка показались головы леди Мельбурн и Эмили.

— Моя дорогая, как я рада тебя видеть! — воскликнула леди Мельбурн, когда Фанни подошла ближе. — А я как раз собиралась послать тебе записку, чтобы сообщить, что я приехала на несколько дней в Брокетт, но теперь в этом уже нет необходимости, не правда ли? Это твои приемные сыновья? Прелестные мальчуганы! Если хочешь, я могу подвезти вас домой или туда, куда вы направляетесь.

— Не стоит беспокоиться, мы с мальчиками еще немного погуляем, — дружелюбно улыбнулась Фанни.

— Надеюсь, ты завтра сможешь приехать в Брокетт, чтобы выпить со мною чашечку чаю?

— Конечно же я приеду.

На этот раз отказываться было бы просто невежливо, и на следующий день Фанни прибыла в Брокетт при полном параде, в собственном экипаже и разодетая по последней моде, почти так же пышно, как Эмили.