— Да, он чудесный малыш, — мягко сказал Уильям. — Моя мать конечно же совершила ошибку, но, поверь, она искренне беспокоится о здоровье нашего мальчугана.
— Она ненавидит меня… Возможно, она надеется, что наш ребенок умрет и у меня больше никогда не будет других детей…
— Каро, что ты такое говоришь?! Это ужасно… и совершенно абсурдно!
— Да, но ведь твоя мать считает меня именно такой — порочной, испорченной, плохой… И в придачу к этому сумасшедшей! — истерично расхохоталась Каро. — Когда-нибудь она и тебя заставит поверить в это. Разве это не достаточно веская причина, чтобы уехать отсюда, пока не родится наш ребенок?!
— Она никогда не говорила о тебе ничего подобного, но даже если бы это было так, неужели ты думаешь, что я бы стал ее слушать?
— Рано или поздно ты бы устал сопротивляться и тебе бы ничего не оставалось, как согласиться с ней!
Уильям обнял Каролину и нежно сказал:
— Моя милая, ты все слишком преувеличиваешь. Ты знаешь, что я готов ради тебя на многое, но сейчас ты хочешь от меня невозможного. Представь, что наш Огастес вырастет, женится и его жена потребует от него того же, что ты сейчас требуешь от меня?
— Этого никогда не случится, потому что я никогда не стану такой же злобной и жестокой свекровью, как твоя мать! О, Уильям, я умоляю тебя, посмотри — я готова встать перед тобой на колени!
Каролина бросилась на пол, и ее сдавленные всхлипы постепенно переросли в пронзительные рыдания, переходящие в неестественный истерический смех.
«Она не контролирует себя», — подумал Уильям, силой пытаясь поднять жену с колен.
Крики разнеслись по всему дому. Леди Мельбурн прислушалась, затем обвела всех присутствующих красноречивым взглядом и пробормотала себе под нос, но так, чтобы все слышали:
— Ах, наш бедный, бедный Уильям…
В это время Уильям, серьезно обеспокоенный состоянием Каролины, попросил Фанни съездить за леди Бесборо. Узнав, что случилось, Генриетта отменила назначенный ужин и немедленно поспешила в Мельбурн-Хаус.
Приехав, она застала рыдающую и стонущую Каролину в постели, бледный как полотно Уильям стоял на коленях возле кровати и нежно гладил ее по волосам.
Когда измученная Каро, наконец, заснула, Уильям, Генриетта и Фанни вышли в другую комнату, чтобы посовещаться. Обе женщины, выслушав Уильяма, согласились, что куда-либо увозить Каро из насиженного семейного гнездышка именно теперь было бы крайне неразумно.
Фанни решила предпринять попытку поговорить с леди Мельбурн. Та вежливо выслушала ее и с легкостью согласилась свести свое общение с сыном к минимуму, при этом с притворным огорчением заметив, что это едва ли благотворно повлияет на поведение и самочувствие ее невестки.
— Если Уильям полагает, что он должен на некоторое время ограничить свое общение со мной, со своими братьями и сестрами — что ж, мы отнесемся к его решению с пониманием, хотя, боюсь, пользы из этого выйдет немного, — со вздохом сказала леди Мельбурн. — Он же не может постоянно находиться рядом с Каролиной, и она станет подозревать его в том, что он общается с нами втайне от нее, и новые скандалы будут неизбежны… Если бы Уильям вел себя пожестче, не потакал ее капризам и глупым прихотям, все могло бы быть иначе… — глубокомысленно заключила она.
Фанни в какой-то степени была согласна с леди Мельбурн, но сейчас на карту было поставлено не только спокойствие Каролины, но и здоровье ее неродившегося ребенка. Какой же любящий муж стал бы проявлять твердость характера при сложившихся обстоятельствах?
Прошло несколько относительно спокойных месяцев. Каро больше не впадала в истерики, но находилась в подавленном состоянии духа, почти ничего не ела и все время тихонько плакала, запершись в спальне.
Однажды ночью, за три месяца до предполагаемых родов, она почувствовала страшную боль. Немедленно приехавший врач констатировал свое полное бессилие, и по прошествии нескольких мучительных часов Каролина произвела на свет мертворожденного мальчика. Она так обессилела, что пришла в себя только через два дня. Открыв глаза и увидев Уильяма, сидящего у изголовья ее постели, она прошептала:
— Я говорила тебе… Я предупреждала… Я знала, что она убьет нашего ребеночка…
— Каро, ради бога… — Уильям сжал ее маленькие ручки в своих ладонях, и по его лицу покатились слезы.
— Зачем ты произносишь Его имя? Ты не веришь в Него, и я тоже — я потеряла свою веру… Он обошелся со мной слишком жестоко…
— Не говори так, любовь моя… Я знаю, что вера всегда помогала тебе…
— Да, помогала… раньше.
Некоторое время Каролина словно к чему-то прислушивалась, а затем спросила:
— Твоя мать устроила вечеринку? Я как будто слышу музыку… наверное, там танцуют?
— Что ты! Тебе показалось…
— Не сомневаюсь, что сейчас она празднует свою победу…
Она бессильно уронила голову на подушки, и ее лицо исказилось от боли, глаза горели лихорадочным огнем.
— Вся моя семья скорбит о том, что произошло… — тихо сказал Уильям.
— Но не обо мне, Уильям, и не о нашем сыне… Им жаль тебя… Признайся, наверняка твоя мать, пытаясь утешить тебя, говорила, что это только к лучшему, и сожалела лишь о том, что я не умерла вместе с моим бедным мальчиком…
Генриетта, которая тоже находилась в комнате, не выдержала и закричала, и слезы заструились у нее по щекам:
— Не слушай ее, Уильям! Не слушай… У нее жар, и она не понимает, что говорит…
Уильям в отчаянии уткнулся лицом в подушку. Каролина сказала правду — это были слова его матери, слова, произнесенные ею как бы с состраданием и жалостью и гневно отвергнутые им.
Каролина медленно выздоравливала. В сопровождении Фанни она переехала в Брокетт, где неделю за неделей коротала длинные, скучные, похожие один на другой дни.
Время от времени к ним заезжал Чарльз Эш, но чаще Фанни сама ездила навестить его и мальчиков, к которым она сильно привязалась.
Через два месяца после их приезда в Брокетт тихо и незаметно, так и не придя в сознание, умерла Сильвия Эш.
— Знаешь, дорогая, я больше не считаю, что Чарльз тебе не подходит. Теперь я понимаю, что нельзя любить так страстно, как любили мы с Уильямом. Мы требуем друг от друга слишком многого. Чарльз уважает и любит тебя, а ты привязана к нему и к его детям. Любовь привлекательна именно в таких пропорциях, — сказала как-то Каро.
Фанни была отчасти согласна с ней: вряд ли сейчас, взглянув на Каролину, кто-нибудь мог позавидовать ее семейному счастью.
— Я пыталась стать реалисткой, — продолжала Каро, — но из этого не вышло ничего хорошего. Мои «глупые фантазии», как их обычно называет Колючка, мой собственный мир по-прежнему нравится мне гораздо больше, чем настоящая, реальная жизнь.
Через некоторое время кузины вернулись в Лондон. Было решено, что Фанни около полугода поживет в Мельбурн-Хаус, а затем выйдет замуж за Чарльза Эша.
Каролина заметно охладела к Уильяму. Разуверившись в его любви, она более не старалась угодить ему и открыто проявляла неприязнь к членам его семьи.
Кроме всего прочего, она обзавелась новыми, довольно странными знакомствами — ее ближайшими подругами стали женщины, общение с которыми было не принято в приличном обществе. Жрицы любви, коварные соблазнительницы, все они в один голос утверждали, что несправедливо оклеветаны миром, и Каролина демонстративно принимала их у себя, всем своим видом выказывая абсолютное пренебрежение к мнению окружающих. Особенно близко она сдружилась с некоей леди Оксфорд.
Пожалуй, едва ли не впервые за последние годы леди Мельбурн и леди Бесборо были едины в своем мнении относительно поведения Каролины — для них обеих общение с женщинами подобного сорта было едва ли не верхом неприличия.
Уильям пытался протестовать, но тщетно: Каро не слушала его.
— Я, как и ты, вольна сама выбирать себе друзей, — с вызовом отвечала она, — и чем меньше они нравятся тебе и твоей семье, тем большее удовольствие мне доставляет их общество. А что касается моего доброго имени — с тех пор, как твоя мать объявила меня сумасшедшей, мне нет до него дела! К чему это ханжество и лицемерие? Вы, Лэмы, всегда презирали и высмеивали мораль, трубили на каждом углу о том, что не верите в добродетель — так почему теперь вы порицаете тех, кто придерживается такого же мнения?!
