КАМЕШКИ НА БЕРЕГУ I Пусть в Палате Погод на года Погодный закон разочли до сотых, Но чайка с бакланом всегда Знали, что дует ветер туда, Куда вихрем несет их. II Веры — стары, но в смене мод Ветшать назначено ученьям. Но Орм от учений к морю ушел И к Раковине — древнейшей, какую нашел — Ухом приник со смиреньем. Тут Голос — дальний, ровный гул — Дрогнет ли он? сорвется ль с тона? Его породила Пучина Морей — И Истина, самотожественная непреклонно. III В расщелинах текучих скал (Голубые Горы — к хребту хребет) Слух оглушен — он эха искал, Но эха в морях нет, Там жизни голос гаснет без следа, С ним — сердца чаянье и разума мечта. IV Воле волн, что флот несметный подгоняют к битве смертной, Человек на милость отдан — мученик немилосердный. V Я — древнее безжалостное Море: Я тем безжалостней, чем больше кроткой ласки В моем, крушеньями не сытом, взоре. VI Тот вон вздыбленный гребень огромного вала Не драконий ли рог, шлющий вызов горé? Неудержно безумные воды ярятся — Но голубка в гнезде и Христос на Горе! Я славлю, исцелен, безжалостное Море — Четверку ангелов, властителей пучин; Целебно даже их жестокое дыханье, Где свежесть той росы, чье имя — розмарин. Из сборника «ТИМОЛЕОН И ДРУГИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ» (1891) РАЗОРЕННАЯ ВИЛЛА От ваз остались черепки — Распались танца звенья, Где солнечный играл фонтан, Развал и запустенье. Меж лавров разрослась трава, Паук опутал кроны, И в печку брошен Аполлон На известь для Маммоны. НОЧЬ РОЖДЕНИЯ МАРКГРАФА Снизу, от долин измерзших, От седых лесов, Сверху, от косматых взгорий, Льется бубенцов Звон веселый — в такт усталой Поступи коняг, Что везут крестьян понурых Под овчинами в санях; А как съехалися к месту, Вылезли тотчас И снежок сшибают с шапок, На дворе топчась Прямо пред маркграфским замком, Где из года в год Праздник — ночь его рожденья — Средь зимы их ждет. Зал — весь в ветках остролиста! Весь в свечах — престол! Званых — что по веткам ягод, Звавший — не пришел! Сладко ль подданным на пире От таких примет: Пуст престол, недвижна чаша — Знать, владыки нет! Хор поет… Гостей обходят, Всем служа равно, А у той, ничейной чаши, Как заведено, Древний, важный чин справляют; Но к гостям сойти Добрый граф не соизволил Милосердьем во плоти. Но никто и не помянет Имени его; Пыль на чаше, на престоле — Что им до того?! Отчего он не явился — Не томит гостей: Немы, как одры мужичьи У златых яслей. Ах, весь год труда искупит Эта ночь, когда Черный хлеб творится белым, И вином — вода. САД МЕТРОДОРА
Мох на столпах аттических ворот — Здесь дом в зеленых зарослях таится. Но кто в безмолвии живет? Счастлив или печален тот, Кто пожелал от мира удалиться? Здесь дышит все немою тишиной; Никто здесь не гуляет по аллеям… Кому же мил удел такой? И благо или зло покой, Который здесь со тщанием лелеем? СПЯЩИЕ КРЕСТЬЯНЕ Мне вспомнились ночью фламандцы-пьянчуги, Крестьяне у Тенирса на полотне. (Мысли гнетут, Спать не дают…) В убогой лачуге расселись пьянчуги, Зевают и носом клюют. Хлебнув на досуге, уснули пьянчуги, Им в душной каморке уютно вполне. (Мыслей галоп — Боль и озноб…) В убогой лачуге пригрелись пьянчуги, Сдвинув шляпы на лоб. |
