— Смотрителя можно назвать, — ответил, ухмыляясь, кучер.

— Дело! Этим смотрителем буду я.

— Понимаю-с.

— А теперь пойдемте осмотреть каретник, а по дороге я дам вам еще несколько советов.

Вместе с кучером Холмс вышел из комнаты, оставив меня с диаконом.

Когда он возвратился назад, лицо его положительно сияло.

Сказав диакону, что ему нужно остаться со мною наедине, он попросил его прощения за то, что действует так самовольно в его квартире.

— Что вы, что вы! — заволновался диакон. — Сколько вам угодно!

И с этими словами он вышел.

Оставшись со мной наедине, Шерлок Холмс подсел ко мне совсем близко и заговорил:

— Итак, дорогой Ватсон, дело близится к развязке. Я был прав, говоря, что Нат Пинкертон напал на ложный след и чересчур поторопился обвинить невинного человека…

— Дай Бог, чтобы это было так! — проговорил я.

— Вы в этом скоро убедитесь! — сказал Холмс. — И если вас интересует весь ход дела, то в настоящую минуту я готов удовлетворить вашему любопытству.

— Но конечно же! — воскликнул я.

— В таком случае, слушайте! — заговорил Холмс.

Он не спеша закурил сигару и, попыхивая густыми клубами дыма, стал рассказывать.

— Вы помните, конечно, дорогой Ватсон, что Пинкертон отнесся совершенно равнодушно к следам на внутреннем подоконнике спальни.

— Помню.

— Ну так вот! Я не так отнесся к ним. Исследовав следы на наружном подоконнике, я заметил там след сапога с левой ноги и след колена. Нат Пинкертон недостаточно внимательно отнесся к ним. Если бы он отнесся к ним более внимательно, то без сомнения заметил бы, что оба эти следа — искусственные. След сапога отпечатался целиком от каблука до самого конца носка, а этого никогда не бывает в действительности, раз человек ставит ногу не на глину или вообще мягкую почву, а на твердую плоскость, лишь покрытую пылью. Носок у сапога всегда бывает приподнят, и если человек приподнимается даже на носки, то и тогда конец носка не отпечатается. Затем мне бросилось в глаза то обстоятельство, что на наружном подоконнике всего один сапожный след. Если бы человек действительно влезал в форточку, то он неминуемо должен был бы оставить хоть два сапожных и два коленных следа. Одну пару при влезании, другую при вылезании. Внизу, под окном, оказался также лишь один след, с той же левой ноги. В этом следе каблук был вдавлен в землю очень сильно, словно для того, чтобы подчеркнуть присутствие на каблуке подковки, а подошва была отпечатана легко. Здесь фальшь ярко бросается в глаза. Ясно, что след должен был получиться при прыжке с последней ступеньки лестницы, но если бы это было так, то упор должен был бы получиться на переднюю часть ступни. Лишь только я заметил это, как в голове моей созрела вполне определенная нить. На внутреннем подоконнике следы были совершенно не схожие с наружными. Тогда, по пути, я осмотрел дверь, ведущую из будуара в коридор. Тут, на медной оправе замочной скважины, я заметил несколько свежих царапин по краям, а посмотрев самую скважину через увеличительное стекло, я заметил и в ней свежие царапины. Для меня стало ясным, что тут шла спешная работа с отмычкой. Теперь, надеюсь, для вас все ясно.

— Да, почти, — ответил я.

— Итак, неизвестный негодяй воспользовался суматохой в доме и сном кучера Никиты. Он забрался в его конурку и в голове его созрел план. Быстро схватив первый попавшийся сапог, он выскочил с ним во двор. Другой негодяй сидел на соседней крыше, с которой прекрасно видна вся внутренность дома. Вероятно, он заметил, что в спальне хозяйки никого нет, и дал об этом знать своему товарищу. Тогда первый быстро подставил лестницу к окну и, поднявшись по ней, тиснул на подоконнике след сапога и локтем сделал что-то похожее на след колена. Работа требовала быстроты, и он торопился. Поэтому он выдавил на земле лишь один след, а свои — тщательно уничтожил. Все это произошло в то время, когда хозяева, приехав из города, приготовляли квартиру к панихиде. Затем негодяй вышел на улицу и, когда певчие и гости входили в дом, затерся между ними и вместе с ними проник в квартиру, не возбудив ничьего подозрения. Хозяева, вероятно, думали, что он певчий, а певчие воображали, что это гость. Если вы припомните, комната, в которой шла панихида, выходит окнами во двор. Отсюда он наблюдал за сигналами, даваемыми с крыши. Во время панихиды он несколько раз выходил якобы в клозет, а на самом деле лишь в коридор, где за несколько раз подобрал отмычку. После панихиды кухарка бросилась на кухню, а горничная в столовую. Расположение этих комнат — рядовое: зал, где шла панихида, затем столовая, потом будуар и спальня. Эти комнаты идут анфиладой, имея каждая, кроме спальни, дверь в коридор. После окончания панихиды хозяйка пошла, быстро переоделась и вышла в зал, чтобы пригласить гостей в столовую. Сигнальщик это видел и рассчитал, что, переодевшись, она уже долго не войдет в спальню. Получив сигнал, вор, в то время, как гости вслед за хозяйкой входили в столовую, быстро проскользнул в коридор, отпер отмычкой дверь в будуар, юркнул оттуда в спальню и, схватив вещи, лежавшие на виду, в несколько секунд возвратился назад. Конечно, я не говорю, что он рассчитывал на то, что вещи будут на виду. Вероятно, они с крыши следили долго за Мюревой, выслеживая, куда она прячет вещи. Он шел на взлом, но к взлому не пришлось прибегнуть. Выйдя незаметно в коридор, он снова замешался в толпу певчих, вместе с ними вышел, но опередил их на лестнице и, оставив у себя лишь одно кольцо, спрятал остальные вещи в карете, в то время, как подсаживал архиерея.

— Но как же кольцо очутилось в яслях, а камешек в кармане кучерского армяка?

— Ну, тут-то он действовал без риску. Добежать до конюшни и подбросить кольцо не трудно. А камень можно было сунуть тем же путем, каким он брал сапог. Не правда ли, вся эта история более чем проста?

— Вряд ли на свете найдется человек, у которого выводы и действия отличались бы такой последовательностью, как у вас.

Шерлок Холмс хотел что-то сказать, но в это время в комнату вошел кучер.

— Тут ко мне какой-то господин пришел, только не черный, а русый и борода русая, — произнес он.

— Знакомый? — быстро спросил Холмс.

— Нет, впервой вижу, — ответил кучер. — Только подозрительно, потому что насчет кареты говорит.

— Ага! Ну-ка, дорогой Ватсон, вызовите по телефону Ната Пинкертона! Пусть моментально едет сюда!

И, обратившись к кучеру, он спросил:

— Говорите скорее и подробнее.

— Говорит этот… купец он что ли? По манере на купца смахивает! — «Видел я, — говорит, — что его преосвященства карета будто того… неважная… Так я порадеть хочу для Бога… Коли еще хороша, так даром подновлю, а коли нет, то новую подарить хочу. Только пусть это в секрете от преосвященного будет. Если подновить придется, так я материал и мастеров за свой счет пришлю, а коли плоха — так сейчас новую доставлю, а старую себе возьму».

— Так, так, — кивнул головой Холмс. — Дальше!

— Просит карету показать!

— Скажите, что покажете, только задержите его минут на пятнадцать.

— Слушаю-с! — поклонился кучер и вышел вон.

— Ну-с, Ватсон, бегите к телефону, — сказал мне Холмс.

— Если, придя назад, меня здесь не застанете, то пройдите на чердак над каретником. Только осторожно! Лучше, если вы придете туда с Пинкертоном!

Кивнув головой, я почти бегом выскочил из комнаты.

Вызвать Пинкертона по телефону было для меня делом одной минуты.

Мой вызов произвел на него, по-видимому, большое впечатление, и не прошло двадцати минут, как он уже был на квартире у диакона.

— В чем дело? — спросил он тревожно, пожимая мне руку.

— Кажется, Холмс готовит вам сюрприз. Бриллианты и вор Мюревых найдены.

Нат Пинкертон удивленно взглянул на меня.

В коротких словах я передал ему всю историю.

— Да-а… — произнес задумчиво Пинкертон. — Победой Холмса я должен бы быть недоволен, но… я радуюсь ей совершенно искренне. Он спас невинного человека, а тем самым снял и с меня вину за него! Но… возможно, что дело в конце примет другой оборот.