— Значит, вы все уже знаете?  — Марджори нисколько не смутилась.  — Я и не сомневалась, что это станет вам известно. Я надеюсь на вашу сдержанность.

— Я всегда по возможности сдержан,  — ответил Генри.  — Я только хочу понять, зачем вам понадобилось делать из этого тайну?

Марджори замялась.

— Мистер Горинг категорически против того, чтобы муж и жена работали в одной редакции,  — сказала она наконец.  — Когда одна наша сотрудница решила выйти замуж за служащего из отдела рекламы, он им прямо сказал: один из вас должен уйти с работы. Таков порядок.

— Да, но как же…

— Тереза и Майкл? Ну это особый случай. Мне пришлось воевать за них чуть ли не год. Но не могла же я сразу после этого прийти к мистеру Горингу и предложить взять на работу моего мужа, хотя была убеждена, что Патрик отлично справится с делом. Вот мы и решили засекретиться на время.

— А почему «на время»?  — заинтересовался Генри.

— Не выдавайте нас, инспектор. Когда в марте я уйду со своего поста, мы с Патриком снова будем жить вместе. В редакции мы скажем, что решили пожениться. Никто ведь не знает, что мы давно женаты.

— Понятно,  — сказал Генри.  — И что, мистера Уэлша так же, как и вас, радует эта перспектива?

— Конечно!  — холодно ответила Марджори. Она некоторое время изучала свои ярко-красные ногти.  — Патрик — человек безалаберный, но он станет куда счастливее, когда начнет вести спокойную, упорядоченную жизнь в нормальном доме, а не в этой жуткой студии.

— Да-а, студия у него хоть куда!

Марджори взглянула на инспектора.

— Вы там были?

— Вчера вечером… — ответил Генри. И неожиданно спросил:

— По-моему, мистер Уэлш очень нежно относился к Элен Пэнкхерст, не так ли?

— Чисто платонически,  — сухо сказала Марджори.

Генри не стал спорить.

В половине первого Генри входил в «Оранжери». Метрдотель сразу узнал его и поспешил навстречу, лучезарно улыбаясь. Согретый отраженными лучами славы Горинга, инспектор ненадолго почувствовал, как приятно угодить в число привилегированных. Кто-то услужливо снял с него плащ. Едва он открыл портсигар, как перед ним тут же, словно по волшебству, появилась зажигалка. Стул отодвинули, салфетку развернули и положили ему на колени. Чувствуя себя почти мошенником, но от души наслаждаясь. Генри заказал мартини и стал рассматривать посетителей.

Он увидел только два знакомых лица. За столиком в углу Олуэн Пайпер сидела с толстым мужчиной, которого Генри узнал по телевизионным передачам: популярный писатель-романист. Они о чем-то оживленно спорили.

Ровно без четверти час вошел Годфри Горинг. Кивнув Генри и не обратив внимания на Олуэн, он сел за свой обычный столик и погрузился в чтение «Файненшиал тайме». Спустя минут пятнадцать Генри услышал знакомые голоса. Говорившие были скрыты от него, а он от них бархатной занавеской и апельсиновым деревцем в кадке. Хрипловатый голос с заметным акцентом, без сомнения, принадлежал Горасу Барри, а высокий, чуть писклявый — Николасу Найту. Вероятно, они вошли не через главную дверь, с которой не спускал глаз Генри. Он вспомнил маленькую лестницу, ведущую вниз из ателье Найта. Наверное, решил он, оттуда можно пройти прямо в ресторан.

Голос Барри звучал взволнованно:

— Я с вами всегда откровенный. Нет, не так?  — Волнение заставило его забыть о правилах грамматики.  — А почему вы не есть так откровенны со мной? Может, я мало плачу?..

— Да я понятия не имею, о чем вы? Ни малейшего!  — с раздражением отпирался Найт.  — Вы наслушались сплетен от этих мерзавцев из «Стиля». Даже Годфри и тот намекал… Не думайте, что я не понял…

— Не сплетни, нет!  — решительно отрезал Барри.  — Я держу открытые глаза и уши, вот и все.

Разговор был прерван появлением официанта, который подошел принять заказ. Но, едва он повернулся к ним спиной, Найт снова стал возбужденно выкрикивать:

— Кто вам сказал это? Кто вам так гнусно наврал? Как будто мало мне того, что выставка на той неделе, а половины тканей еще нет, и повсюду шныряет полиция… С ума можно сойти.

— Мне никто ничего не говорил, нет,  — ответил Барри.  — Мне вот что говорит!

Последовал хлопок, будто по столу в сердцах шлепнули газетой.

— Но это американская,  — уже спокойнее заметил Найт.  — К Лондону это не имеет отношения.

— Да вы послушайте,  — Барри откашлялся и стал читать:

— «Не грабят ли парижских модельеров? Вот вопрос, который возникает из-за настойчивых слухов о том, что некоторые торговцы одеждой воспроизводят подозрительно точные копии парижских моделей, не покупая «toile». И главное, до того дня, с которого официально разрешается публикация фотографий».

Барри перестал читать. Наступило молчание. Потом Найт крикнул:

— Ну и что вас беспокоит?

— Не так громко,  — предупредил Барри.  — Я вам одно скажу: скандалов я не потерплю! Я нанимаю вас, я ставлю на ярлык ваше имя, значит, ваша репутация — в то же время и репутация фирмы «Барри-мода». Я вас не обвиняю. Я только говорю — больше никаких скандалов, никаких слухов или…

В этот момент Генри заметил, что к нему направляется Вероника в сопровождении свиты сияющих официантов. Они всегда бросались к ней толпой, стоило ей появиться в любом кафе или ресторане.

Вероника весело помахала ему рукой и крикнула:

— Здравствуйте, дядя Генри! Извините, что опоздала. Зато я для вас кое-что разузнала.

Годфри Горинг оторвался от газеты и с непроницаемым выражением лица внимательно посмотрел на Генри и Веронику. Олуэн Пайпер была менее сдержанна. Она внезапно замолчала и, обернувшись, с нескрываемым любопытством оглядела Веронику.

Не замечая произведенной ею сенсации, Вероника хлопнулась на стул и звонко объявила:

— Есть хочу, умираю! Он меня замучил, этот ненормальный, я на ногах не стою!  — Не обращая внимания на предостерегающие знаки, которые делал ей Генри, она намазала хлеб маслом, откусила большой кусок и продолжала:

— Там у него в ателье что-то неладно, дядя Генри, попомните мои слова. В чем дело, я пока не знаю, но скоро выясню!

— Вероника, ради бога, замолчи! Найт сидит как раз сзади тебя.

— Да ну? Сам Николас Найт? А где он?  — Вероника и не подумала понизить голос. Генри оставалось лишь подивиться непоследовательности матери-природы, объединившей в Веронике удивительную красоту с явной умственной неполноценностью.

— Заказывай еду и помолчи,  — пробормотал он.  — Поговорим позже, у меня в кабинете. Вероника улыбнулась.

— Ну что ж. Я все равно не собиралась ничего вам сегодня рассказывать. Я пока еще ничего не проверила. Но вот на той неделе я…

— Вероника!  — строго прикрикнул Генри.

Она взяла напечатанное на большом листке меню и, спрятавшись за ним, заговорщицки подмигнула дяде. Но тут, к счастью, подошел официант, и разговор оборвался.

Генри приуныл, когда услышал, что Вероника «может обойтись» порцией лососины и ликерным суфле. Самому ему пришлось ограничиться холодным цыпленком. Решительно отмахнувшись от карточки вин и отказавшись от кофе, он сумел все же избежать позора и даже покинул ресторан с какой-то мелочью в кармане.

Вернувшись в свой укромный кабинетик. Генри высказал племяннице все, что он о ней думал. Он растолковал ей, как опасно ввязываться в такие дела, да еще кричать о них во всеуслышание, и к каким печальным последствиям может ее привести столь безрассудное поведение. Затем он решительно потребовал, чтобы Вероника прекратила свои розыски, и запретил ей выступать в показе моделей Николаса Найта.

Вероника выслушала его нотации с покаянным видом, опустив глаза. Когда Генри замолчал, она охотно согласилась исполнять все его требования, за исключением одного: не выступать на выставке Найта.

— Все платья подогнаны к моей фигуре,  — объяснила она.  — Сейчас поздно отказываться. Я подведу Найта. У нас так не принято.

Никакие доводы не могли ее поколебать. Генри решил не настаивать и стал расспрашивать, о Париже и о чемодане Рэчел Филд.