— До сих пор мы исходили из того, — подал голос Левандовский, — что оба преступника — мужчины. Теперь же, когда мы уверены, что один из них женщина, всеведение бандитов легче объяснить. Просто эта черненькая работает на почте или на сахарном заводе.

— Вы так считаете? — усомнился майор. — А мне кажется, что, работая на сахарном заводе, она вряд ли могла выведать, когда объединение табаководов будет расплачиваться с поставщиками сырья. Если же она работник почты, откуда ей знать, что ксендзу Лангу выплатили двадцать три тысячи злотых из кассы сахарного завода? А кроме того, каким образом она могла печатать на моей машинке и точно знать, кто ведет следствие по делу «человека со шрамом»? Такую информацию не получишь ни на сахарном заводе, ни на почте. А у табаководов особенно.

— И тем не менее, — присовокупил Хшановский, — бандиты имели обо всем самые точные сведения и, несомненно, получали их из первых рук. Выяснив эту проблему, мы распутаем и все остальное. И тогда поимка преступников будет только вопросом времени.

— Что еще вас смущает, сержант?

— Почему высокий всегда прибывает на операцию с непокрытой головой? Почему в Цеханове никто ни разу не обратил на него внимания, несмотря на весьма характерную внешность?

— Ответить на оба ваших вопроса — значит разгадать загадку.

— Мы с поручиком обязательно ее разгадаем. Собственно, не столько разгадаем, сколько найдем решение, читая дела. Я убежден, что в них должны быть какие-то очень важные для разоблачения бандитов подробности. Просто пока они еще ускользают от нашего внимания.

— Не буду с вами спорить. Вы сейчас доказали, что были правы, хотя бы отчасти. Но я наконец хотел бы завершить это дело. И желательно до весны, до того, как банда возобновит свою деятельность.

— К весне будет сделано, пан майор, — заверил старший сержант. — И даже раньше.

— Тем же методом? — усмехнулся начальник.

— Тем же, — ответил ему поручик в его же тоне.

Шли дни, миновали недели. Опасный бандит, пресловутый «человек со шрамом» не подавал признаков жизни. Налеты прекратились, как это, впрочем, и предсказывал старший сержант Хшановский. Но и расследование не продвигалось вперед ни на шаг. Начальник цехановской милиции снова нервничал.

— Вы столько говорили, сержант, о своем методе. Но не проходит и недели, чтобы меня не вызывали по этому делу в Варшаву отдуваться за вас в воеводском управлении. Над нами там смеются, спрашивают, сколько еще фотографов прислать.

Майор прекрасно отдавал себе отчет в том, что его упреки не совсем справедливы. Оба следователя сделали все возможное. Хшановский, оставаясь руководителем милицейского поста в Домброве Закостельной, каждый день приезжал в Цеханов. С упорством, достойным восхищения, старший сержант штудировал пухлые папки дел. Он по-прежнему твердил, что только таким путем удастся обнаружить бандитов.

— Признаюсь, пан майор, — отвечал он на упреки начальника, — я еще не напал на след, но в этих делах след обязательно остается. Даю голову на отсечение. Так бывает с пропавшей вещью: пятьдесят раз проходишь мимо и не видишь ее, а в пятьдесят первый нагнешься и поднимешь. Будьте уверены: к весне мы его найдем.

Начальник милиции этой уверенности не разделял, но что было делать? Сменить следователей? Майор хорошо понимал, что это не изменит положения. Эти двое все-таки добились каких-то результатов и проявили инициативу, тогда как их предшественники думали только, как бы избавиться от «проклятого дела»…

Однажды старший сержант Хшановский вошел в кафе «Ягеллонка». Как всегда, в это время дня в кафе было многолюдно. Преобладала молодежь. Однако возле стены нашелся свободный столик. Ожидая кофе, сержант размышлял о том, что одно такое кафе для растущего, строящегося города — капля в море…

— Пан Хшановский, можно подсесть к вам?

Сержант даже не заметил, как к его столику подошла красивая, элегантно одетая женщина. Он где-то встречал ее, но где и когда?

— Я вижу, вы меня не узнаете, сержант, — женщина была явно довольна смущением Хшановского. — Нехорошо забывать старых знакомых. Я Потапович, Малгожата Потапович.

Хшановский сорвался с места и расцеловал ручки прелестной пани. Теперь, когда она назвала фамилию, он тотчас все вспомнил. Ее муж, Эдвард Потапович, был работником уездного народного Совета и не раз по делам службы приезжал в Домброву Закостельную. Несколько лет тому назад Потапович вместе с женой попал в автомобильную катастрофу. Потаповича с тяжелыми увечьями доставили в больницу, где он много недель боролся со смертью. Однако кое-как оправился. О жене говорили, что она дешево отделалась, только лицо пострадало. Когда Хшановский позднее встретил ее в Цеханове, он был поражен тем, как она была изуродована — все лицо сплошь в синевато-багровых шрамах. Теперь же перед ним стояла изящная женщина, на хорошеньком личике не осталось никаких следов перенесенной аварии. Ничего удивительного, что он ее не узнал.

— Прошу вас, пани Малгося, прошу, — сержант придвинул стул. Он был обрадован встречей со старой знакомой и особенно рад был убедиться, что былая красота вернулась к этой женщине. — Мы так давно не виделись с вами. Лет пять, наверное. Я вас сразу и не узнал. Сидел задумавшись.

— Вы, наверное, знаете, что мы теперь не в Цеханове живем. Мужа перевели в Люблин. Впрочем, ничего удивительного, что вы меня не узнали. Я тогда была такая уродина. Все лицо в ссадинах и шрамах. Мне иной раз хотелось наложить на себя руки.

— О чем вы говорите! Все ведь зажило, ни малейшего следа.

Молодая женщина зарумянилась, явно польщенная.

— Следы-то остались, пан Станислав. Остались. Особенно на щеке. Присмотритесь внимательней.

Потапович повернула голову в профиль. Пальцем коснулась щеки.

Только теперь Хшановский заметил едва различимую белую черту от угла рта до самого виска.

— Это самый большой шрам. А есть и поменьше.

— Но все прекрасно затянулось. Кажется, в Поленице есть специальная больница. Вы там лечились?

— Нет. Туда очень трудно попасть, не хватает мест, надо долго ждать. В этой больнице делают пластические операции. Да меня, наверное, туда бы и не взяли, слишком простой случай. Со временем шрамы сами сгладились, синевато-багровый цвет побледнел. А остальное — это грим, крем, пудра, в общем, косметика. Вот только нельзя волноваться.

— Почему?

— Это, наверное, смешно, но стоит мне из-за чего-нибудь понервничать, как шрамы становятся заметными. Очевидно, это естественная реакция — от внезапного волнения шрамы краснеют, а через какое-то время краснота исчезает.

— Вы рассказываете страшно интересные вещи.

— Я вижу, вас интересуют не только прически.

— Не понимаю…

Пани Малгожата рассмеялась.

— В маленьком городке ничего не скроешь. Я приехала в Цеханов навестить сестру, и уже в первый день мне сообщили, что сержант Хшановский научил местных парикмахеров делать новую прическу «трапеция». Я не выдержала и тотчас побежала сделать себе такую же. Идет она мне?

— Вы всегда восхитительны.

Хшановский заметил, что у пани Потапович точно такая же прическа, какую носили теперь все сотрудницы уездного отделения милиции, а также большинство женщин Цеханова. Однако только сейчас он уяснил себе, что это и есть изобретенная им «трапеция».

— Очень красивая прическа. И как оригинально! — щебетала пани Малгожата. — Никогда не предполагала, пан Станислав, что в вас скрыт талант художника.

Старший сержант знал — протестовать или объяснять что-то бессмысленно. Впрочем, это забавное происшествие с «трапецией» в конце концов обернулось в его пользу. Теперь он стригся и брился бесплатно. Женщины вокруг поглядывали на него с восхищением и уважением. Сержант стал привыкать, что здесь, в уездном городке, он был не просто начальником сельского милицейского участка, а известной личностью.

— А, ерунда, — он махнул рукой. — Как-то Кароль попросил меня придумать что-нибудь для его клиенток. И я подал ему эту идею. А для рекламы объявили, что это парижская прическа, описание которой моя жена получила от знакомой из Франции.