Едва войдя, я почувствовала запах еды. За большим столом сидели восемь человек, они пили вино, болтали и смеялись. Я поняла, что все собрались всего лишь поужинать. Никаких признаков оргии. (Временно плохой девочке оставалось только на это надеяться.)

Насколько я понимала, гости Сойера собрались ради обычной трапезы. Хотя в итоге она оказалась совсем не обычной... и полной противоположностью той, которую устроили у себя Говард и Никки неделю назад.

Меня представили (если это можно так назвать) разношерстной компании как Фреди. Просто Фреди.

Двое из гостей не расслышали, как меня зовут, и начали говорить что-то, но Сойер их оборвал.

– Это Маркус, – продолжил он.

Маркус оказался высоким элегантным мужчиной, одетым в старомодный черный костюм, белую рубашку и узкий черный галстук. На спинке его стула висела шляпа-котелок, а обе руки он сомкнул на набалдашнике богато украшенной трости.

– Он уверяет, будто он профессор, – сказал Сойер заговорщическим шепотом, – но мы подозреваем, что он актер, придерживающийся системы Станиславского и пытающийся вжиться в роль. Или же он попросту не умеет одеваться.

Компания засмеялась, отпустив несколько весьма нелестных шуточек в адрес Маркуса.

Следующим был Хилл, помешанный на компьютерах, разрабатывающий системы компьютерной безопасности, бум на которые начался в девяностые годы.

– Хилл был моим соседом по комнате в университете. А теперь у него хватает терпения мириться с этой ненормальной компанией.

И в самом деле, Хиллу было явно не по себе в этой толпе.

Сойер продолжал:

– Это Бернс. – Тот человек, с которым я встретилась, когда въехала в ворота. – Он такой же горе-художник, как и я. Но ему повезло, что у него есть Сета – его лучшая половина.

Женщина, которую я видела во дворе, вспыхнула:

– Как всегда, пускаешь в ход свои чары?

Далее шла Зелда, а за ней мужчина, представленный как Кирт Кинер.

– Мы зовем его Ки в квадрате, – добавил Сойер. – Мы уверены, что это имя вымышленное, а на самом деле он работает на ЦРУ. Но он это отрицает. А если мы ошибаемся, то, значит, его родители дали ему имя не подумав.

Послышалось НС-ное гиканье.

Дальше была драматург по имени Мара и, наконец, Санто. Он и выглядел, как святой. Или, по меньше мере, был на него похож. Санто был бледен – он явно не часто бывал на солнце. Все его любили.

– Привет, – сказал он мягко.

Мне явно было нечего делать в этой разномастной толпе.

– Добро пожаловать, Фреди, – сказал Санто.

– Спасибо, но в самом деле, мне не следовало вторгаться. Я зайду в другой раз.

Раздался хор протестующих голосов. Сойер прислонился к кухонной стойке, скрестив руки на груди. На его лице было написано еще большее любопытство. Я хотела сказать, что ему следует разнообразить свой репертуар эмоций, но решила, что это вызовет еще одну эмоцию, которую я уже наблюдала. Задумчивый мачо. Или это было презрение? Так или иначе, пусть лучше будет любопытство.

– Оставайся! – настаивал Бернс.

– Да, пожалуйста, – добавила Сета.

– Скажи ей, чтобы она не уходила, Сойер, – попросил Санто с вежливой настойчивостью.

Мой художник лишь посмотрел на меня с понимающей улыбкой. Он не попросил меня остаться, но, клянусь, в его глазах был вызов, как будто он ни на секунду не верил, что я уйду.

Всем известно, как я воспринимаю вызов.

– Спасибо, – сказала я. – Очень мило, что вы приняли меня в вашу кампанию. Чем-нибудь помочь?

Все молчали.

– Никто, кроме меня, не готовит на моей кухне, – сказал Сойер.

Я бросила на него взгляд, в котором читалось: «Ты уверен, что ты не гей?» Сойер лишь рассмеялся, а Санто нашел мне стул. Маркус налил мне темного красного вина из одного из разномастных стеклянных кувшинов. Я не только не большой сторонник кувшинов, но еще и обычно пью шампанское или, на худой конец, белое вино. Но Сойер наблюдал за мной.

– Спасибо, – сказала я, принимая баночку из-под джема, наполненную красным столовым вином.

Сойер подмигнул мне и отвернулся к плите.

И в самом деле, все, кроме меня, что-нибудь принесли. Хрустящие батоны в коричневых бумажных пакетах, сыр, оливки, вино. Много вина. На очень большой стальной плите у хозяина стояло множество разнокалиберных сковородок. И в кухонной утвари мистер Джексон не признавал единообразия.

Я чувствовала себя героиней романа Хемингуэя. Богатая американка, путешествующая по миру, обедает в Париже с компанией неряшливо одетых эмигрантов. Судьба уносила меня все дальше от моего мира.

Кухня была обставлена довольно просто, хотя плита оказалась марки «Викинг», а холодильник – «Сабзеро», что свидетельствует о том, что здесь вряд ли кому-то знаком голод, физический или финансовый.

Однако.

Говорили громко, обмениваясь мнениями о политике, религии, частных делах самого личного характера. Сойер резал, жарил и гремел сковородками с особой страстностью. Я не сомневалась, что именно так он создает свои произведения. Одновременно он смешил своих друзей и отвечал на их шуточки и обвинения смехотворными (если отвлечься) угрозами их здоровью. Я смирилась с мыслью, что сегодня вечером «делами» заняться не удастся, и откинулась на спинку, потягивая вино из баночки.

Не знаю точно, сколько прошло времени, но вот Сойер расставил на столе весь ассортимент керамических тарелок и мисок, и гости, не смущаясь, засуетились, накладывая себе и соседям разную снедь. Сойер со скрипом подвинул стул и подождал, пока я попробую кусочек пирога с козьим сыром в карамели, который он поставил передо мной. Вся компания тоже притихла и наблюдала за мной вместе с ним.

Я вежливо откусила кусочек и была просто потрясена, с трудом сдержав НС-ный стон удовольствия.

Гости радостно загалдели.

– Успех! Ей понравилось! Ты гений, приятель!

Сойер привстал и театрально поклонился, вызвав еще больше одобрительных возгласов, затем снова сел и посмотрел на меня через стол (его друзья были заняты разговорами, едой и смехом). Я почувствовала, как все внутри меня согрелось, и сердце мое снова заколотилось.

Потом был сыр «Моцарелла» и маринованные помидоры... Еще оливок. Еще хлеба. Еще вина. За всем этим последовало оссобуко – рулька с мозговой костью, которая просто таяла во рту, на гарнир – рис в томатном соусе, который следовало занести в «Поваренную книгу» Лиги избранных Уиллоу-Крика.

Санто говорил о своей поэзии, и его не задело, когда Дюран взял одно из стихотворений, над которым он сейчас работал, и сделал из него непристойную рифмованную белиберду. Могу поспорить, что Дюран сделал это, скорее, чтобы подразнить меня, а не Санто, так как поэт посмотрел на меня и попросил прощения. Но для всех явилось полной неожиданностью, когда я расхохоталась, икнула и в свою очередь процитировала короткую непристойную песенку. Я виню в этом вино.

С этого момента голоса становились все более громкими. Они говорили о своей работе, надеждах, мечтах. Оказалось, что Сойер обладает удивительной способностью внушить каждому из них чувство, что они могут достичь всего, чего бы ни пожелали. Разговор одновременно вызывал болезненные чувства и захватывал, как крушение поезда, от которого невозможно отвести взгляд. Кто знает, сколько бы это еще продолжалось, если бы Дюран ни с того ни с сего не повернулся ко мне и не сказал: «Теперь я понимаю, почему ты стала той музой, которая вдохновила нашего друга снова писать». Я моргнула.

– Ты – муза Сойера? – спросил вдруг оживившийся Санто.

– Как будто ты не догадался об этом в ту минуту, как она вошла, – усмехнулся Маркус.

– Нет! То есть, когда Сойер рассказывал о своей музе, он называл ее...

– Санто.

Нетрудно догадаться, кто оборвал его. Все заулыбались. И позвольте вам сказать, что Сойер Джексон со своим чеканным профилем, внушающий чувство уверенности и безопасности, являл собой зрелище, на которое стоило посмотреть. Прямо как на портрете в главной комнате.

Санто робко сказал: