4 Отсюда, с кладбища чужого видна граница. Часто он следит дорогу часового, земной прорезавшую сон. То, что стремится стать всемирным – всепотопляющий прибой — теснится вех чертою мирной — воздушнокрепкою стеной. Взлетев, дымятся стайкой птицы, ползет оратай вдоль оград… Но в полночь гулок мир границы, в тумане выстрелы звучат. От плошки огненного флага, зигзагом вех, змеей брегов, болотом, где темнеет влага… он изучать ее готов, и в сизый дым лесов за нею, облокотясь о влажный склон холма могильного, бледнея, он неподвижно погружон. От безответной, недвижимой, широкотлеющей страны восходят облачные дымы неопалимой купины. Вторая 1 Порой сойдутся обвинить друг друга – в прошлом, настоящем: кого теперь боготворить и чем гордиться – говорящим! Порою вспомнят времена — те героические годы… пересчитают имена, могилы братския свободы. Но с каждой новою весной, осенней черной годовщиной бесстрастней говор круговой — бледнеют доблести и вины. Все чаще хочется неметь — судьба все глуше, неизвестней… и души просятся допеть тогда лишь сложенные – песни. Все неизбежней для живых последнее предначертанье: не дом, но мiр – не мир, но вихрь: судьба и выбор и призванье. 2 О вы, летучие листы! Что́ бурей сорванные птицы! Мететесь в шумные порты и европейские столицы. Что им до ваших крыл – и так земля в разливах душ и кликах! — до ваших трой или итак, крушений, подвигов великих… Им ничего не говорят судьба и опыт побежденных. Еще их трои не горят, моря не кличут разоренных. И только новый одиссей занять бы мог рассказом длинным о древних ужасах морей, о поднебесии пустынном; о перейденных им словах, о передуманных им лицах; о тюрьмах, трюмах; о мешках не там ли груженной пшеницы; о аде доменных печей, легчайших душах – клубах пара; о тьме пастушеских ночей, о черном поте кочегара; мечтах под грузом портовым в Марселе, Фриско, Санта Лючьи, о царской гордости своим великим неблагополучьем; средь возмущений и речей, опять колеблющих народы, — о новой мудрости своей безмолвной мысленной свободы. С холмов калипсиной страны над понтом па́дыма и мака ему отчетливо видны холмы соседнего – итака! Но сколько странствий и морей его от дома отделяет! Пусть виден дом, как Одиссей к нему дороги он не знает. 3 *Из опрокинувшихся чаш туч дождевых – дымящей влаги столпы бегущие, вдоль чащ — от них кипящие овраги – то пала солнечного вихрь! — и демонов ночные встречи: сквозь зыбь оконную – гул их все приближающейся речи. Их спор – металлом – к рубежам страны, им отданной, – доносит. Над кем сейчас враждуют там, где буря космы вехам косит, где возле сердца беглеца шипят – спеша к пределам – оси, над серой бледностью лица где пуль граничных вьются осы, и хлябь болотная в кругу вихревращенья и восстанья… На этом мирном берегу — священные воспоминанья. Освобожденные от пут уже – над кровлей… сотрясают, глазницы яростью пылают, бросают молнии и жгут. {7}А в ими сотрясенных стенах — дыханье детское жены, гуденье сонной крови в венах, броженье мысленное – сны; всю ночь первоначальным полны тела, забывшие века; дыханья медленные волны, на них уснувшая рука. То – зыбь над бездной затаенной – застынь – не мысль – полудыши! — то бред и жалость полусонной полуживой полудуши. И днем, когда умы и души не так уж мирны, как тела, когда им кажется: на суше их совершаются дела, — восхищен мысленным виденьем, ночную с демонами брань дух вспоминает, и – волненье колеблет жизненную ткань. Неотменяемое карой возмездье – память о веках. И понуждает мыслью вялой он тело к жизни, к делу – страх. Не так легка за эту жалость к дыханью смертному – борьба. Совидцу грозных дел осталась сновидца зыбкая судьба. Третья 1 Мир юн – ему еще дана соблазном бездны – неизвестность. Адаму ветхому нужна плоть умудренная – телесность. Устал адам от бездн – высот, от – исторических волнений. Но мира нет – его несет по воле скрещенных течений. То внешний вихрь, то буря из ума ли, духа ли – уносит. Остановись! остановись! он мир и дух напрасно просит. И счастлив тот, кто сам избрал вихрь внешний: кто среди волненья стихий стремленье предузнал, нашел свое предназначенье Плывут недвижные мосты полетов головокруженья. Но подчинись волне и – ты уже повиснешь без движенья. Нет неподвижнее часов, когда в продолженном стремленьи уже утеряно миров во-мне и вне сокосновенье. У ног – торопится трава. Плывет – воздушное приволье. Святы пустынные слова: пустынножитье! пустополье. Плавущий дом воздушных рек: меж нёбом место и меж небом, — в нем больший лад, чем злее век, чем человек беднее хлебом. Не мир, но душ созревший строй; не хлеб, но мысленная пища. Пустынножитель! рушь и строй! В уме – миры и пепелища. вернутьсяМежду астерисками – автограф, рукописный текст, вписанный поверх заклеенного машинописного. |
