XLIV Встреча В стекла кареты твоей заглянули Солнцеподобные желтые лики И, лепестками качая, кивнули, — И на шелку перекинулись блики. Ты пробудилась, ты вздрогнула. Мигом Окна спустила и поле вдыхала… И, отвечая подсолнечным ликам, Белым платочком приветно махала. Встретилась в тряской телеге молодка. Барышню мимо, дивясь, пропустила. Стан над подсолнухом выгнулся четко. Желтую голову ловко сломила. XLV Наши тени на снегах Закачались, закивали. Месяц – в бледных кружевах Лик утонченной печали. По межам бурьян горит Переливными огнями; Вдалеке как бы висит Лес застывшими клубами. Мы восходим на бугор, Где сугроб завился башней. Продолжаем разговор — Неоконченный вчерашний. Месяц в тонких кружевах Мудрый череп преклоняет, И признанье на губах Так красиво замерзает. И когда мы разошлись Каждый с чуждыми мечтами, Наши тени обнялись И кружились над снегами… XLVI Старые девушки I Повесть немая о тягостной страде Жалко загубленных дней — Осеребренные белые пряди В пышной прическе твоей. Выпала чаша из рук золотая И, убегая, звенит… В дрожи пугливой руки прочитаю: «Кто позабыл – позабыт». Тайны коснусь я, тревожный и чуткий; Что не прочту – допоют Голуби пленные с пестрою грудкой, — Девичьей спальни уют. Жгучей пустыней Египта святого Вспоена горькая трель. Нежно воркуют, – и тайна былого — Как золотая свирель. II Ты любила стихи и была горбатая. Были резкие тени на желтом лице. И часто мечтала ты, с тайной усладою, О бале блестящем и жемчужном венце. Ты днем закрывала ставень скрипучий, Жалобно читала, запрокинув чело; Вдруг голос твой крепнул и лился так жгуче, И рука поднималась, дрожа как крыло. А мы шли к окошку подсмотреть, поглумиться, Ловили сквозь щели обезумевший глаз… Но все же ты пленной казалась царицей, И наш смех срывался, фальшивил и гас. И, бывало, мы видели в ночи грозо́вые — Появлялась ты белая на ветхом крыльце; И казалось: ты вышла под зарницы лиловые С блестящего бала в жемчужном венце. XLVII Номер тринадцатый – наша каюта: Нам хорошо, но и жутко… Мы так смеемся, так веселы, будто Вовсе лишились рассудка. Мы обручальные кольца снимали, Надписи в кольцах читали; В бледном, тревожном раздумьи смолкали, Мысли, как чайки, летали… Вышли на палубу. Ветер порывом Рвал наши речи на клочья. Белый платок в исступленьи красивом… Плакали синие очи. Ждали отрады… великого чуда! Волны все выше вставали. – Номер тринадцатый ваша каюта, — Пенясь, нам злые бросали. XLVIII Мышь ворвала́сь к нам летучая, К белому платью заманена… Вот и дождался я случая: Жутью ты в сердце ужалена! Звякнет у люстры… По зеркалу Вдруг соскользнет – и замечется! В сумраке сладостно меркнуло Белое платье прелестницы. Низко над грудью взволнованной Цепкие крылья проносятся… Сердце забьется по-новому, — К новому сердце запросится! XLIX У себя Я не знаю лучшего: Сумрак голубой, Лунный трепет Тютчева Льется под рукой; Золотыми косами Заплело окно; И шумит березами Ветер про одно, — Про одно, забытое, Что нельзя забыть, Про одно, изжитое, Что нельзя изжить… И ласкаю пальцами Лунные листы. И в тени за пяльцами Улыбнешься ты. L Голубятник Когда в закатный час, к лазури, Над сизой головой твоей, Ты бросишь к небу голубей И смотришь вверх, глаза сощуря, На осветленный хоровод, А с колоколен позлащенных, Как в медь, в сердца неутоленных Гудящий колокол забьет, И тряпка белая взовьется На палке в старческих руках, — Я мыслю: все пройдет как прах, Но этот вечер помянется… Пусть немы рабские уста. Твоя молитва, в плоть одета, На белых крыльях, в струях света, Кружа, взлетит к Нему – туда. LI Апрель Лазурные цветы по зыби облаков, С отливами то жемчуга, то стали, Сырые ветры резво гнали От южных берегов. Размытым логом буйно убегали Дубовые листы, виясь до облаков. И вешний день, то светел, то суров, Играл кинжалом вороненой стали. Резнет клинок, внезапен и суров, — И прячется в ножны, чтоб снова расцветали, Росли и множились, плелись и убегали Лазурные цветы над сучьями дубов. И там, где синие гирлянды расцветали, Курлыкая под зыбью облаков, Как буквы двух божественных стихов, Равнялись журавли и рифму окликали. |
