Но больше всего поражал беспорядок, царивший в комнате. Это был подлинный хаос: бумаги, одежда, обувь, грязные чашки, лак для ногтей, баночки с косметикой, крошки от гренков, щетки для волос, средства ухода за кожей, зубные щетки, чулки, коробки с печеньем, драгоценности, фотографии, душистые обертки, безделушки, тарелки с остатками еды, нижнее белье, яблочные огрызки, липкий пластырь, каталоги, упаковочные материалы, клейкие конфеты — все это было свалено в кучу на трюмо, стуле и запасной кровати и сыпалось оттуда на пол. И повсюду валялась вата — шарики, испачканные красной губной помадой, черной тушью для глаз, оранжевым гримом для лица, розовым лаком для ногтей, рассыпанные на кровати, на полу, растоптанные на синем ковре и перемешанные с одеждой и едой.

В комнате стоял странный запах: какая-то смесь тошнотворно-сладкого аромата и промышленных химикатов с чем-то другим — органическим, кишащим микробами.

С чего начать? Я вдруг поняла, что не знаю, что искать. Прикинула, что до возвращения Валентины с работы, а Станислава — с субботней подработки у меня остался всего час.

Начала с кровати. Там лежало несколько фотографий и парочка официальных документов: заявление о получении временных водительских прав, формуляр «П-45» с ее работы в частной лечебнице (я заметила, что в обоих документах фамилия была написана по-разному) и заявление о поступлении на работу в «Макдоналдс». Фотографии были интересные: Валентина в соблазнительно открытом вечернем платье, с замысловатой прической стояла рядом с темноволосым, приземистым мужчиной средних лет, который был на пару дюймов ниже. Он обнимал ее за плечи, они держались за руки или улыбались в камеру. Что это за мужчина? Я внимательно рассмотрела фотографию, но на Боба Тернера он похож не был. Я взяла один из снимков и сунула в карман.

Под кроватью меня ожидало очередное открытие: в пакете из «Теско» лежала связка писем и стихов, написанных неразборчивым отцовским почерком. К письмам и стихам кто-то приложил их английский перевод. Дорогая… любимая… прекрасная богиня Венера… груди, словно спелые персики (господи прости!)… волосы, как золотистые пшеничные поля Украины… всю свою любовь и преданность… твой до гроба и за гробом. Переводы были написаны почерком, похожим на детский, с большими закругленными буквами и маленькими кружками вместо точек над «i». Станислав? Зачем он это сделал? Для кого предназначались эти переводы? В одном из писем я заметила цифры. Интересно. Вытащила его из связки. Отец описывал свои доходы, подробно указывая размеры своей пенсии и сбережений. Крючковатыми цифрами было заполнено несколько страниц. Сумма скромная, но ее достаточно для комфортной жизни, и все это будет твоим, любимая, добавил он внизу. Рядом лежал перевод, написанный тем же аккуратным детским почерком.

Я еще раз перечитала письмо. Мое раздражение росло. Сестра была права: он кретин. Я не могла обвинять Валентину в том, что она брала деньги, — ведь отец практически сам пихал их ей в руки.

Потом я обратила внимание на комод. Там царил такой же хаос. Перебрала целую груду нижнего белья, верхней одежды, липких оберток от конфет, флакончиков с лосьонами и дешевыми духами. В одном из ящиков нашла записку: «До встречи в субботу. С любовью Эрик». Рядом с запиской в панталоны спрятан недоеденный бутерброд с серой свернувшейся корочкой и непристойно выглядывавшим темно-розовым ломтиком засохшей ветчины.

В этот момент я услышала, как подъехала машина. Мгновенно выскочила из комнаты Валентины и шмыгнула в Станиславову. Раньше эта комната была моей, и я хранила в гардеробе некоторые вещи, так что у меня был предлог для того, чтобы туда зайти. Станислав оказался аккуратнее Валентины. Вскоре я поняла, что он поклонник Кайли Миноуг и «Бойзоун» 9. Вся комната этого «музыкального гения» была забита кассетами «Бойзоун»! На столе у окна лежали несколько учебников и блокнот… Он писал письмо на украинском языке. «Любий татку…»

Потом я услыхала два новых голоса — не Майка и отца, а Валентины и Станислава, они разговаривали на кухне. Тихо закрыла за собой дверь Станиславовой комнаты и на цыпочках спустилась вниз. Валентина помешивала какие-то деликатесные полуфабрикаты, бурлившие на плите. На рашпере уже дымились две сморщенные сосиски.

— Привет, Валентина! Привет, Станислав! — (Я немного запуталась в правилах этикета: как необходимо разговаривать с женщиной, бьющей вашего отца, если вы только что провели обыск в ее комнате? Я выбрала стиль английской вежливой беседы.) — Много работы?

— У меня всегда багато роботы. Дуже багато роботы, — сердито ответила Валентина. Я заметила, что она растолстела. Живот раздулся, как воздушный шар, а щеки стали пухлыми и натянутыми. Станислав же похудел. Отец стоял в дверях, ободренный присутствием Майка.

— Сосиски горять, Валентина, — сказал он.

— Це не тебе, заткни пасть! — Она швырнула в него мокрым кухонным полотенцем.

Потом шлепнула разогретые полуфабрикаты на тарелку, нашинковала ножом, попутно выдавив их неопределенное содержимое, рядом плюхнула сосиски, плеснула сверху немного кетчупа и поковыляла наверх — в спальню. Станислав молча пошел за ней.

Но перо оказалось сильнее кухонного полотенца, и отец взял реванш в творчестве.

Еще никогда мирные технологии в форме трактора не превращались в такое жестокое орудие войны, как танк «Валентин». Этот танк был разработан британцами, но производился в Канаде, где работало много украинских инженеров, имевших опыт в производстве тракторов. Танк «Валентин» был назван в честь святого Валентина, в день которого впервые появился на свет в 1938 году. Однако в нем не было ничего красивого. Тяжелый и неповоротливый, с устаревшей коробкой передач, он тем не менее превратился в настоящую машину смерти.

— Фу! — воскликнула Вера, когда я рассказала ей про бутерброд с ветчиной. — Впрочем, чего еще можно было ожидать от этой неряхи?

Я не могла передать на словах запах. Но я рассказала о вате.

— Какой кошмар! В маминой спальне! Ты больше ничего не нашла? Какой-нибудь бумаги от юриста о ее иммиграционном статусе или какого-нибудь совета насчет развода?

— Ничего. Возможно, она хранит их на работе. Дома — никаких следов.

— Наверное, прячет. Ну разумеется! Чего еще ждать от этой закоренелой преступницы?

— Послушай, Вера. Еще я заглянула в комнату Станислава. Угадай, что я там нашла.

— Понятия не имею. Наркотики? Фальшивые деньги?

— Не говори глупостей. Нет, я нашла письмо. Он пишет папе в Тернополь, что ему здесь очень плохо. Он хочет домой.

Валентина, конечно же, узнала, что на самом деле выражение «анде дурес» означает «под принуждением». Ей это сообщил Станислав. В тот же день она получила еще и письмо из иммиграционной службы, где говорилось, что ей повторно отказано в апелляции.

Валентина приперла отца к стенке, когда он выходил из туалета, согнувшись и возясь с ширинкой.

— Ты, здохляка! — заверещала она. — Я покажу тебе «дурес»!

На ней были желтые резиновые перчатки, а в руках — кухонное полотенце, мокрое после мытья посуды, которым она принялась лупить отца.

— Никчемный ты козел з высохшими мозгами и з высохшим батогом! — Шлеп-шлеп. — Высохший кусок старого козлиного гамна!

Она стегала его по ногам и по рукам, которые отец вытягивал для защиты или в мольбе. Он пятился назад и, наконец, оказался прижатым к кухонной раковине. За ее плечом отец заметил кипевшую на плите кастрюлю с картошкой.

— Тварь ты ползуча! Роздавлю гада! — Шлеп-шлеп. Его очки запотели от пара из кастрюли, и он почувствовал слабый запах горелого. — «Ду-рес»! «Ду-рес»! Я тебе покажу «ду-рес»! — Осмелев, она принялась хлестать его по лицу. Шлеп-шлеп. Кончик полотенца задел переносицу, и очки слетели на пол.