Встречать Пасху приезжали Чоколов, Арцыбушев, Поленов.

— Давай, Василий Дмитриевич, думай! — предложил Савва Иванович Поленову. — У вас на Севере, я знаю, дивные церквушечки рубят. Одним топором и, говорят, без единого гвоздя.

Поленов нарисовал по памяти несколько северных, с чешуйчатыми куполами церковок, но дальше разговоров дело не пошло.

Летом совершали пеший поход во Владимирскую губернию, в собственное имение, в Кузнецов, за сорок верст.

Потом занялись очисткой Вори. Отворяли заиленные ключи. Поленов был увлечен этой мальчишеской почти работой. Хорошо плескаться в воде, когда солнце жарит. Грибов было много. Но дожди все были грозовые. Смелому человеку — великая радость.

В Яшкином доме жила семья Репина, сам он с Антоном уехал в Запорожье, а потом в Крым писать казаков для картины «Письмо турецкому султану».

Антон сообщал Валентине Семеновне с дороги: «Как проснулся, заглянул в окно — степи, стада; все те же станции со своими начальниками станций в красных фуражках, с звонками, свистками… По дороге едут татары в телегах, запряженных парою волов или лошадей. Везде как-то пустынно, только там, далеко, виднеются синие горы, то — крымские горы… На станции Бахчисарай мы вышли из вагона: на платформе сидели татары, некоторые из них были очень похожи на запорожцев. Для этюдов Репин решил приехать сюда из Севастополя…»

Кто-то за счастьем к морю ходит, кто-то ищет в себе или сразу за порогом дома своего. Васнецов верил, что Абрамцево ему Бог указал. Он писал теперь свою горестную «Аленушку». Елизавета Григорьевна на Виктора Михайловича нарадоваться не могла. Картина обещала быть замечательной.

Летом 1880 года Москва пережила подъем, какого не ведала со времен нашествия Наполеона.

Был готов и установлен на Страстном бульваре памятник Пушкину. Оставалось отпраздновать открытие.

Торжества приурочили ко дню рождения Александра Сергеевича 26 мая (по старому стилю). В Москву спешил Тургенев, который побывал в родном Спасском, в Ясной Поляне у Льва Толстого. Лев Николаевич всякие сборища почитал ложью, а памятники заблуждением. Из Старой Руссы через Новгород и Тверь ехал Достоевский, отложив ради Пушкинских дней мучительно напряженную работу над романом «Братья Карамазовы». Федор Михайлович выехал 22 мая. В поезде он узнал о смерти императрицы Марии Александровны. Это означало, что праздник будет отложен. Так оно и вышло. В Твери Федор Михайлович купил «Московские ведомости» и прочитал извещение московского генерал-губернатора князя В. А. Долгорукого о переносе открытия памятника ввиду траура. Сколь долгим будет траур, не сообщали.

Так, велением судьбы, в Москве собрались лучшие люди России, и у них выдалось несколько праздных дней для общения.

Семидесятые-восьмидесятые годы XIX столетия принято считать годами реакции, духовного застоя и даже опустошенности. Отнюдь!

Да, была цензура, приостанавливалось печатание «смелых» газет и журналов. Царь отдавал министерские посты валуевым и победоносцевым, имевшим репутацию душителей свобод. И все же самодержавие только оборонялось. О каком духовном застое речь, когда Достоевский писал «Братьев Карамазовых», Лев Толстой создал «Анну Каренину» и приступил к «Исповеди», когда одна за другой появлялись повести Лескова. Не застой и регресс, а восторг перед силами русской державы, освободившей славян от Османского ига, преобладал в обществе. Творили Даргомыжский, Мусоргский, Чайковский, Репин, Васнецов, Поленов. Суриков уже писал «Утро стрелецкой казни», а Куинджи заканчивал волхование над «Лунной ночью на Днепре».

В те годы даже публицистика совершила чудеса. Кличи Ивана Аксакова воплотились в свободную, в самостоятельную Болгарию.

Открытие памятника Пушкину современники этого события сумели превратить в торжество русской идеи, в вершину, на которую потомкам следует оглядываться. Потому-то праздник, оставаясь праздником, был еще и полем сражения.

Партия Тургенева готовилась перетянуть Пушкина в свой стан, уготовляя поэту место в уголке, во втором ряду мировой культуры, западные идолы для западников были неприкосновенно высоки, недостижимы. Достоевский это понимал. Он писал жене, сообщая, что рад бы уехать из Москвы, да нельзя: «Во мне нуждаются не одни любители российской словесности, а вся наша партия, вся наша идея, за которую мы боремся уже 30 лет, ибо враждебная партия (Тургенев, Ковалевский и почти весь университет) решительно хочет умалить значение Пушкина как выразителя русской народности, отрицая саму народность… Мой голос будет иметь вес, а стало быть, и наша сторона восторжествует…»

Уверенность Достоевского в победе не напускная. Западники, опасаясь наэлектризованных и магнетических его речей, пытались провести на подготовительной комиссии вопрос о недопущении Федора Михайловича к чтению.

Слава автора «Братьев Карамазовых» вспыхнула как бы вдруг. В его честь 25 мая редакция «Русской мысли» дала обед в ресторане гостиницы «Эрмитаж». На обеде присутствовали профессора Московского университета, сторонники западной идеи. Достоевский крепко насолил им, приведя в краткой речи слова императора Николая I: «Пушкин — умнейший человек в России».

Противостояние, жречество, споры о народе, о его будущем, кому и куда вести народ, словно это теленок на веревочке. А солнце все равно светило, пирожники пекли пироги, артисты поднимали занавес, ожидая аплодисментов и славы.

Оторвать Пушкина от русского народа пытался еще Белинский, неосознанно, в Тургеневе этой неосознанности уже не было…

В один из прекрасных, праздничных вечеров в Большом театре на премьере «Фауста» Гуно совершенно случайно Василий Дмитриевич Поленов оказался соседом Ивана Сергеевича Тургенева. Маргариту пела Мария Николаевна Климентова.

— Какая искренняя душа! — изумился Тургенев. — И голос — чудо.

— Вам бы, Иван Сергеевич, послушать ее Татьяну! Невинность, ласковость… Все лучшее, что есть в русской женщине, Климентова — избави Боже! — не демонстрирует… сказать не умею. У нее это прорывается нечаянно, как скрываемое, потому что беззащитно…

Бедный Василий Дмитриевич был влюблен в певицу, но он не преувеличивал. Талант Климентовой поражал естественностью, чистотой, свято хранимым девичеством… Но это на сцене. Василий Дмитриевич не разглядел в Марии Николаевне светской львицы и пострадал. Она его манила, подавала надежду, но мечтала о дворцах, о собственном выезде.

— Писателям и художникам полезно посещать театр, — сказал Тургенев. — Здесь видишь, что ценят люди, в чем заблуждаются, на какую наживку клюют, как рыбы, но главное, именно здесь явственно обнаруживается пропасть, через которую не могут переступить ни зрители, ни артисты. И пропасть эта — будущее искусства и самого бытия.

— Не чересчур ли мы усложняем себе жизнь? — весело спросил Поленов. — Искусства созданы для радости, а мы их превратили в сплошное нравоучение, в церковь.

— Может, вы и правы, — легко согласился Иван Сергеевич. — Я целую вечность не сочинял стихов, но в прошлом году вдруг вспомнил юность…

Вот лучшее состояние человека и человечества — юность. Пушкин ножками восхищался, а мы из него, тут вы тоже правы, религию соорудили.

Памятник Александру Сергеевичу Пушкину открыли утром 6 июня (по старому стилю). Событие это запечатлено в рисунке Николая Чехова. Сброшено белое полотнище. В воздух летят венки цветов. Кругом хоругви, флаги, транспаранты со стихами. Мужчины все в цилиндрах, дамы в шляпах.

В два часа дня в большом зале Московского университета состоялся торжественный акт чествования памяти поэта.