— Что там птичка-певунья нащебетала? — Савва Иванович открыл надушенный конверт.

Фотография. Милое улыбающееся лицо. Ничего не скажешь — красивых женщин рождает русская земля. Письмо было совсем коротенькое: «Меня страшно мучит вопрос, на который Вы мне положительно ни разу не ответили: буду ли я служить у Вас?.. Я теперь начинаю учить Травиату, потом Офелию… Страшно соскучилась об сцене и опере… К тому же мне так хочется всех увидеть и зажить какой-то новой жизнью, что я сплю и вижу, когда выеду…»

Савва Иванович улыбался. Приятно, когда служить в Частной опере — спят и видят. Впереди — «Царская невеста», «Громовой» Верстовского, «Кавказский пленник» Кюи и нечто свое собственное: «Ожерелье». Музыка Кроткова, либретто Мамонтова. Да-с! Да-с!

Подержал в руках письмо сына, но не вскрыл. У Воки на уме, как и положено директору, — железные дороги, а хотелось подумать об искусствах, о том, что сделано только им, Саввой Грешным. О своем даре XX столетию. Превосходный XIX превосходнейшему XX, и наш пострел тоже кое-что успел.

Дурное впечатление от утренней встречи развеялось, Савва Иванович решил просмотреть последний акт «Ожерелья». Сюжет древнегреческий… Для вдохновения, для разбега мысли открыл сборничек Пиндара: «Над вращением людского ума несчетные нависают заблуждения».

Повернул несколько страниц: «Пагубное пресыщение сламывает острие торопливой надежды, слух о чужих подвигах больно ложится на скрытные умы, пусть! Лучше зависть, чем жалость».

— Не обо мне ли это сказано? — усмехнулся, открыл еще одну страницу: «Люби и служи любви, пока дано тебе время; не гонись, душа, за счетом старческих тягот»… — Молодцы были древние греки! Молодцы!

Писал, держа Пиндара в голове, а в сердце великий, канувший в Лету мир.

Закончил сцену. Поставил жирную точку.

Обедал, спал, гулял. И только вечером вспомнил о письме сына.

Письмо было очень тревожное.

Понаехали ревизоры, судебные следователи, копают так, словно им велено — найти вину во что бы то ни стало. И кое-что уже наскребли.

Савва Иванович распорядился укладываться в дорогу.

Комиссию, присланную товарищем государственного контролера сенатора Иващенкова, возглавлял инженер Шульц.

Савва Иванович знал: Шульц — человек Витте, его борзая. Видимо, господин министр финансов вынужден принять грозный вид, показать обществу суровое, воистину государственное лицо свое. При встрече улыбнется умной улыбкой, блеснет лукавыми глазами…

Комиссия Шульца основательно переворошила бумаги расходов по земляным и каменным работам на строительстве Северной железной дороги. Ничего противозаконного найти не удалось, но выводы были сделаны для Мамонтова неприятные: расходы искусственно завышены. По книгам проходит, что работы исполнены подрядчиками, а на самом деле в большинстве случаев они производились инженерами дороги, по более низким ценам, по договорным.

Пока Савва Иванович составлял объяснительную записку, дело о махинациях Правления железной дороги передали судебному следователю по фамилии Чистов. Хватка у господина Чистова была совершенно бульдожья.

«Интересы Правительства требуют, — написал следователь в своем заключении, — чтобы по этой линии были отнесены на облигационный капитал Общества лишь действительно произведенные, для дела необходимые расходы, так как платеж процентов и погашения по сему капиталу будет отнесен на чистый доход Дороги, остаток которого в определенной уставом Общества доле поступает в казну. Единственно возможным в этом случае средством мне представляется возбуждение по этому делу судебного исследования, при котором необходимые для выяснения стоимости постройки сведения могут быть пополнены свидетельскими показаниями и вообще такими данными, кои нынче для проверочной комиссии совершенно недоступны».

Это был крепко, умело слепленный снежок, но Савва Иванович не сразу понял: снежок уже пустили с горы. С высокой горы! Стало быть, жди лавину.

9 августа Валентин Александрович Серов писал Илье Семеновичу Остроухову из Петербурга: «А какие дела-то в Москве, а? Жаль мне по-своему и Савву Ивановича и Елизавету Григорьевну, говорят, она может пострадать. Напиши мне, как там обстоит, сколько знаешь — положение их меня тревожит — все-таки более 20 лет Мамонтовский дом для меня кое-чем был. Грустная история, но, быть может, всё это и не так ужасно, как об этом говорят здесь».

Крах великого богача, знаменитости — ярмарка болтовни. Всем было интересно, как богач вывернется, кому даст взятки. Но лавина уже рухнула и накрыла дом Мамонтовых.

Следствие «обнаружило» фиктивные сделки, фиктивные счета. Огромные суммы денег перекачивались из кассы железной дороги в кассы убыточных заводов, Невского в Петербурге, Николаевского в Нижнеудинске и обратно. Бумаги Правления свидетельствовали о благополучии и кредитоспособности всех предприятий Общества. На самом же деле в финансах зияла дыра. И в этой дыре уже мелькали крысиные морды.

Обнаружить запрещенные государством финансовые выкрутасы бухгалтерии Мамонтова было очень несложно. Савва Иванович, почитая Витте за человека близкого, трудящегося ради блага Отечества, не скрывал своих трудностей. Ярославско-Архангельская железная дорога была бездоходная, дорога будущего. Первый шаг к мечте — сотворить на Русском Севере новую Норвегию. Возместить затраты могла концессия на строительство высокодоходной дороги. Министр финансов такую концессию своему соратнику предоставил. Линия Петербург — Вологда — Вятка обещала огромные прибыли. Указ Государственного Совета, подпись царя подтвердили права Мамонтова на это строительство. Доходы акционерного Общества железных дорог, возглавляемого Саввой Ивановичем, за 1898 год составили более пяти миллионов рублей. Акции Общества пошли вверх. Незачем было Мамонтову скрывать от Витте явного. И разве Сергей Юлиевич не понимал: бухгалтерия Ярославско-Архангельской дороги совершает нарушения не ради наживы хозяев, а ради государственной пользы. Понимал и другое: проложив путь через топи, разрешив немыслимые инженерные задачи ради пользы Отечества, Мамонтов почувствовал себя одним из предпринимателей, в руках которых — будущее страны.

Вулкану, извергающемуся добрыми деяниями, имя которому Савва Иванович Мамонтов, нужен был подходящий кратер. И он сыскал место для нового кратера. Мы уже говорили, что в «Новом времени» инженер и писатель Гарин-Михайловский напечатал статью о проектируемой железной дороге вдоль западной границы Китая от Томска через Барнаул, Семипалатинск, Верный до Ташкента, длиною с лишком в две тысячи верст, стоимостью до ста пятидесяти миллионов рублей. Этот проект, очень важный не только для страны, но и для Китая, Гарин-Михайловский посвящает Витте, о чем письмо Савве Ивановичу от 23 июля 1898 года: «Я докладывал министру о Ташкентско-Томской дороге после его возвращения. Он весь за эту дорогу и собирался делать государю доклад. Я передал ему наши записки. Слыхал, что и военный министр за эту дорогу».

Казалось бы, о чем беспокоиться? Впереди сложнейшая, замечательная работа, новый уровень богатства — мировой уровень! — мировое значение имени, дома.

А вместо этого через год всего великий строитель, радетель о благополучии страны оказался в положении заурядного растратчика, жулика средней руки.

Ударили в спину. Ударил Витте. Уже во время судебного разбирательства был пущен слух, позже подхваченный всеми биографами Мамонтова. Дескать, Савва Иванович — жертва вражды между всесильным министром финансов С. Ю. Витте и восходящей звездой русской политической жизни министром юстиции Н. В. Муравьевым. Это тот самый Муравьев, за которого вышла замуж актриса Климентова, любовь Василия Дмитриевича Поленова.

У многих биографов объяснение причин краха Мамонтова укладывается в одном абзаце.

Установив крупную недостачу в кассе Ярославской железной дороги, Муравьев решил, уничтожив Мамонтова, подкосить Витте, уличить министра финансов во взяточничестве. Витте, чтобы спасти собственную шкуру, ничего не оставалось, как выдать Мамонтова на заклание.