— Хорошо! — говорил Савва Иванович. — Хорошо, черт возьми!

— Да что же тут хорошего? — удивился Шаляпин.

— После поймете, батюшка! Вы еще мальчик. Между прочим, автор этих картин, художник Врубель, написал совершенно замечательного Демона. Это то же, что Мефистофель. Его Демон вселенски печален и вселенски красив. Вы Гёте читали?

И стал рассказывать о «Фаусте». Прощаясь, пригласил вечером к себе «на Печорку».

— Порепетируем. Пройдем мизансцены.

Невмешательство в театральные дела кончилось. Савва Иванович назначил Шаляпину отдельного концертмейстера и настоятельно просил начинать день с вокальных упражнений. Артисту Императорского театра совет показался обидным, но вскоре занятия сказались на качестве голоса, досада сменилась чувством скрытой вины перед людьми, желающими добра.

Репетиции с мизансценами тоже шли ежедневно, иногда по два раза на день.

Наконец была назначена прогонная на сцене.

«Чему дивишься, гляди и приглядишься», — пропел Шаляпин, и опять это был мелкий кривляка.

— Да нет же! — Савва Иванович остановил концертмейстера.

Взбежал на сцену, встал в толпу, и все его увидели. Спел одну фразу — и все узнали, кто это.

— Повторите! — сказал он Шаляпину, суетливо сбегая по лесенке в темный зал.

Платон Мамонтов, подаривший нам это воспоминание, восклицает: «Какую он дал фигуру!»

Шаляпин повторил. Он переменился за неделю, стал похож на раковину, которая раскрылась и готова принять в себя океан.

Однако в сцене с Мартой в саду, изображая дьявольский смех, он по-прежнему складывался чуть не пополам и выглядел карикатурно.

Савва Иванович подскочил к подмосткам:

— Меньше движений! Все в мимике! На позе!

А в картине с Валентином опять поднялся на сцену и мимикой в четверть минуты показал смену чувств Мефистофеля: злобу, муку, страх, презрение…

Заключительную фразу: «Увидимся мы скоро! Прощайте, господа!» — Савва Иванович пропел с таким сарказмом, что все почувствовали — сквозняком тянет.

Шаляпин — весь внимание. Он понял: свершилось! У него есть учитель. У него есть театр. В этом театре живет радость. И сердце ныло: скоро всему конец. Снова будет державная Мариинка, где каждый спектакль похож на казенный экзамен.

Газета «Нижегородский листок» о повторном выступлении Шаляпина в «Фаусте» дала снисходительный отзыв. Голос оценила как ровный во всех регистрах, красивый по тембру, в игре же оригинальности не нашла, но удовлетворилась соответствию «тому условному художественному образу, который принят для сценического олицетворения духа отрицания и сомнения».

А вот «Русалка» произвела на рецензента сильнейшее впечатление: «Игра Шаляпина вместе с его гримом заслуживает полной похвалы. Если молодой артист будет продолжать работать и идти вперед, как он делает теперь, то можно с уверенностью сказать, что через несколько лет он займет видное положение среди басов русской оперы». Имя этого критика Кащенко.

Мамонтов тоже понимал, в какого артиста может вырасти Шаляпин. Если, конечно, дадут петь.

— Частная опера, Феденька, ждет тебя в Москве, — сказал Савва Иванович, провожая певца в Петербург.

— А неустойка?! — Шаляпин только рукой махнул. — Три тысячи шестьсот рубликов.

— Я бы мог дать тебе шесть тысяч в год и контракт на три сезона. Кстати, Иола Игнатьевна остается в Частной опере.

Федор Иванович улыбнулся, но улыбка получилась растерянная, разнесчастная.

За три месяца выступлений в Нижнем он пел тридцать пять раз. Савва Иванович прошел с ним партию Странника в опере «Самсон и Далила» Сен-Санса. Открылось, каких глубин можно достигать в разработке образов. И это не все. Савва Иванович научил — певца-то Императорского театра! — как ставить звук на верхних нотах, показал, чего стоит осмысленная фразировка и безупречная дикция. Потрудился и почти изжил «у Феденьки» застарелую страстишку дать «звучок».

— Это музыкальная пошлость, Феденька, отсебятина.

Благородство ровного, спокойного пения тоже стало открытием.

Урок мог уместиться в одной реплике, а вкус приобретался на всю сценическую жизнь.

А как было приятно сказать Савве Ивановичу на выставке, перед «Принцессой Грёзой», которая уже нравилась:

— Я сегодня кончил читать «Фауста». Какая красота!

Шаляпин уехал в Петербург 17 августа. 29-го Частная опера закончила гастроли в Нижнем Новгороде. За три с половиной месяца труппа дала сто шесть спектаклей: шесть русских опер, десять зарубежных, балет «Коппелия».

8 сентября возобновленная Частная опера представила московскому зрителю свой первый спектакль в только что построенном театре Гаврилы Гавриловича Солодовникова (позже — филиал Большого театра, а ныне это Театр оперетты). Здание выглядело бедно. Великий богач не желал тратить деньги «на пустые затеи», зато вместимость зала превосходила Большой на 500 мест.

Клавдия Спиридоновна Винтер хотела купить театр или хотя бы землю неподалеку, но Солодовников знал, кто стоит за ее спиной, и заломил такую сумму, что переговоры пришлось прекратить. Гаврила Гаврилович просчитал на два десятка лет вперед, сколько процентов прибыли даст ему затраченный капитал, как ему послужат денежки. Арендная плата в 1896 году равнялась 24 тысячам рублей, в 1902 году она поднялась до 45 тысяч.

Еще в Нижнем Савва Иванович сказал своим товарищам:

— Нам нужен Шаляпин! Будет Шаляпин — будет и русская опера. Неустойку плачу.

В Петербург добывать певца поехали Малинин и… Тор-наги. Вернулись ни с чем.

Федору Ивановичу в Мариинке дали роль князя Владимира в «Рогнеде». Обещал наезжать в Москву, но в Петербурге было ему лихо.

Дотошный Направник изводил требованием педантично точного музыкального рисунка партии. Впоследствии Шаляпин будет благодарен дирижеру, но в ту пору — после громовых-то рукоплесканий нижегородцев — все это раздражало.

К Мамонтову хотелось, к Иоле.

Но как расстаться со званием артиста Императорского театра? Разумно ли поменять золотого голубя на серенького воробья?

Читаем у Шаляпина: «Императорские театры… имели своеобразное величие. Россия могла не без основания ими гордиться… Антрепренером этих театров был не кто иной, как российский император. И это, конечно, не то, что американский миллионер-меценат, английский сюбскрайбер или французский командитер… Прежде всего, актеры и вообще все работники и слуги императорских театров были хорошо обеспечены. Актер получал широкую возможность спокойно жить, думать и работать. Постановки опер и балета были грандиозны… Наряду с театрами существовали славные императорские консерватории в Петербурге и Москве с многочисленными отделениями в провинции, питавшие оперную русскую сцену хорошо подготовленными артистами и в особенности музыкантами. Существовали и императорские драматические школы. Но исключительно богато была поставлена императорская балетная школа… В какой другой стране на свете существуют столь великолепно поставленные учреждения? В России же они учреждены более ста лет тому назад. Неудивительно, что никакие другие страны не могут конкурировать с Россией в области художественного воспитания актера».

Певцу-самоучке, достигшему радости служить службу государю императору в Санкт-Петербурге, жутко было низвергнуться в неизвестность. Частная опера хороша, в ней царствует творчество, но это — частная опера. Она жива, пока жив хозяин, пока в хозяине не иссякло пристрастие к музыке, к пению. А что, если он проснется завтра и скажет: я хочу собирать древние монеты, театральные страсти мне наскучили.

Нелегко полковничьи погоны поменять на погоны поручика.

Но Иола, нотации Направника… Тоска! Феденька кинулся на вокзал и в день открытия сезона сидел в директорской ложе госпожи Винтер.

Поздним вечером в ресторане у Тестова Савва Иванович предложил Шаляпину 7200 рублей в год, неустойка — пополам.

Дирекция Императорского театра охотно рассталась с Федором Ивановичем, протестовал один Г. П. Кондратьев, он видел в Шаляпине будущего Федора Стравинского.