— Вымоли! Вымоли!

— Вымолю, коли ничего не утаишь. — Встал, взял крест с угольника, вложил Мелешке в руки. — Говори.

Не больно велика, но кровава была исповедь Мелешки Карамаза. Поехал он на Север на трех ладьях торговать хлебом. Две ладьи в бурю потонули, третью казаки захватили. Остался при нем мешок бисера. Стал бисером торговать. Хорошо наторговал. И снова ограбили. Ни с чем вернуться — только людей смешить. Собрал Мелешка малую артель из пяти горемык, напал на стойбище ламутов. Поделили добычу, вышло, что все утерянное вернул разом. Но ламуты те были с русскими в дружбе, пожаловались казачьему атаману, и пришлось Мелешке, бросив казну, бежать. Ушли на дальние северные реки, коим имени нет. Нападали на стойбища, в живых, кроме собак да оленей, никого не оставляли, ни старых, ни малых. С великой казной возвращалась артелька с кровавого торга. Видно, каждый, глядя на товарищей, что-то смекал, но всех опередил Мелешка. Угостил артельку купленным за свой счет вином. Пили с куражом. Мелешка знал сговор артельщиков: избавиться от него, от лишнего пайщика… Только вино было с доливочкой. Уснули артельщики и не пробудились. Мелешка покидал их в реку, бо́льшую часть казны спрятал, с малой частью вернулся жив и здоров. Ничего-то с ним после северных бурь не сталось, кроме малого. Что ни ночь — снился ему один и тот же сон: стоит у изголовья некто рогатый и темный, а в косматых лапах его — лазоревое яичко. Перебрасывает этот некто яичко из лапы в лапу и улыбается красным, как кровь, ртом.

«Что это у тебя?» — спрашивает Мелешка у темного, а тот пуще скалится:

«Не знаешь, что ли?»

А Мелешка знает: то душа его, рожденная невинной, погубленная алчностью.

Замолчал Карамаз, головы не поднимая.

Причастил его Аввакум, отвернувшись. Сил не было на Мелешку смотреть. Не ведал протопоп за людьми этаких пропастей. Смутился.

Но искус осилил-таки, победил в себе человека.

— Бог милостив! — сказал Аввакум Мелешке. — Помолимся.

И принялся петь и поклоны класть, распалясь, плакал, бил в грудь себя и за волосы таскал. И рядом с ним, смиренный, как тень, молился грешник Мелешка Карамаз. Весь день дотемна молились, покуда не приехали на санках за Аввакумом из церкви — на вечерню пора.

Помазал протопоп грешника святым маслом да и полетел на лихих службу служить.

После такого усердия еле до дому доплелся в тот день.

А Мелешка-то воспрял.

Через неделю уж и на люди показался.

Аввакумовой церкви пожертвовал щедрой рукою, протопопу лисью шубу прислал и шапку добрую. И стало в Вознесенской церкви на службах тесно. Приходили кто молиться, кто лечиться, а кто протопопа послушать. Протопоп на проповеди говорил о патриархе слова неистовые. Никон-де самого Сатаны предтеча. Вера в Москве нынче порченая. От молитв и крестов силы прежней нет. А сама русская церковь как невеста, выпавшая посреди поля из женихового возка. Стоит одна-одинешенька, а кругом волки. Жених — Христос, но Христос велик и могуч силою любви. А где она теперь, любовь, когда кругом обман? Когда и молитвы обманные, и знамение крестное — обманное же?!

Привели к Аввакуму известную на весь Тобольск кликушу. Кликуша впадала в неистовство от звона колоколов, до розовой пены на губах корчило бедную. Чтоб звона не слышать, женщина затыкала уши и лезла в сундук.

— Никакому лекарю и никакому лекарству не поддается, — рассказывали Аввакуму сердобольные бабы, приведшие кликушу. — Ее и в соху запрягали — целое поле вспахала. Весь пост Великий с хомутом на шее ходила… Секли. Плетью секли. Секли веником из разных трав. Петушиными головами кормили.

Аввакум поглядел на женщин сурово, а на кликушу ласково. Исповедал. Тайна кликуши была нехитрая. Муж бил, а помер — свекор бьет. Приставал с нехорошим делом, сына хотел заменить, — не поддалась старику. Работы много, рук и ног — пара, всего не успеешь, старик и рад подраться. Вот и нажила болезнь.

— Как зовут тебя? — спросил Аввакум.

— Мария.

— Хорошее имя. Матерь Божия тоже Мария, молись ей, она тебя не оставит. А теперь я помолюсь, ты же вникай в каждое слово.

И прочитал молитву на обуреваемых духом нечистым:

— «Боже вечный. Избавляй нас от пленения дьявола. Изыми рабу твою Марию от всякого действа духов нечистых. Повели лукавым и нечистым бесам отступати от души и тела рабы твоей… Да очисти вся от всякого дьявольского извета. Ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Помазал маслом. При всем честном народе причастил, и кликуша, прежде лаявшая на попов по-собачьи, приняла тело и кровь Господню со смиренной радостью.

То-то все глазели на протопопа!

И уже на следующий день был он зван к воеводе. В те поры воеводствовал в Тобольске князь Василий Иванович Хилков. Человек он был неглупый, добрый. За полтора года сибирского житья понял: в управление он получил край, у которого края-то как раз и нет. Поди-ка докричись до самоуправцев, царьками сидящих по дальним острожкам. До иных вдвое, а то и втрое дальше, чем до Москвы. Посокрушался Василий Иванович воеводской своей немочи да и махнул на все рукой. Жил домашними делами, ждал, когда будет ему перемена, чтоб в Москву ехать.

Аввакума князь пригласил, уступая просьбам княгини.

— Ну, как ныне в Москве? — спросил, благословясь, Василий Иванович.

— Москву — тихую нашу радость — не узнать, — ответил протопоп. — По Москве всё кареты ездят, а в каретах — чернецы. Да только не те, что Богу молятся, иного хозяина слуги.

Князь нахмурился.

— Ты бы, протопоп, слова-то свои всем бы не сказывал. У нас здесь жизнь иная, а порядки те же, московские. Соглядатаев и слухачей добре много. Скажут на тебя «слово и дело», а мне про то государю придется отписывать.

И чтоб смягчить предупреждение, подарил посох. Высокий, рогатый, рога в серебряном окладе, яблоко золоченое. Архиерейский посох.

Аввакум с мужским обществом никогда дружен не был. Все тут у него получалось с маху, срыву. Иное дело — женщины. Женщин Аввакум жалел, сильно жалел, и слетались они на его жалость, как пчелы на медоносный цветок. Он мог и помолчать среди женщин, но им и молчание его было дорого. Выкладывали ему о самом неговоренном, про что и на исповеди помалкивают.

Добрую себе заступницу приобрел в княгине протопоп. Приобрел, никак для того не расстаравшись, одною правдой жизни своей.

Скоро пригодилась ему эта дружба.

В конце января архиепископ Симеон выехал в Москву для участия в соборе, созываемом патриархом Никоном для решения неотложных вопросов по устроению русской церковной жизни.

Дела епархии архиепископ вверил приказным своим людям Григорию Черткову да Ивану Струне.

8 января 1654 года государыня царица Мария Ильинична встречала грузинскую царицу Елену Левонтьевну.

Многострадальная Грузия давно уже искала защиты у Русского государства, а находила одно лишь утешение. Между странами стояла не только вражда Персии и Турции, но еще и горы, населенные воинственными, исповедующими ислам племенами. И еще судьба. Судьба уготовила дружеству испытания.

Первым, кто на памяти обратился за помощью к русским, был кахетинский царь Леон. Государь всея Руси Иван IV Грозный в 1564 году принял царя Леона и его землю под свою державную руку. То было словесное приятие, не подкрепленное ни войсками, ни деньгами. Через двадцать лет грузинский царь Александр II и русский царь Федор скрепили союз на бумаге. За этот свой дерзновенный шаг Грузия была наказана нашествием персидских и турецких карательных войск… Впрочем, при Борисе Годунове военная помощь была оказана союзнице… Но вскоре сама Россия потонула во мгле смуты. Отношения между странами прервались.

Почему, однако ж, далекая Грузия уповала на дружбу с Россией? Да потому, что Россия была единственным свободным государством, где исповедовали православие.

И может быть, тут еще и добрая память играла свою роль. Память о золотом веке царицы Тамары, правившей в 1184–1212 годах. Тогда в состав Грузии входили Имеретия, Мингрелия, Гурия, Абхазия, Сванетия, Месхия, Карталиния, Кахетия, Герет, черноморские прибрежные земли до Трапезунда, на востоке же власть грузинской царицы признавали Дагестан, Осетия, Черкесия. Знамена полководцев царицы развевались на стенах Трапезунда, Карса, Ардебиля, Тавриза, Хоросана. А царем-то в те благие, а за давностью лет позолотившиеся времена был русский князь Юрий Андреевич, сын знаменитого Андрея Боголюбского. То, что жизнь у князя с Тамарой не удалась, — для потомков дело десятое. Память хранила главное: русский был грузинским царем — не чужая, стало быть, Россия Грузии. Но то было далекое прошлое. Страну сломили нашествия Тимура. Шесть раз как метлой шаркнул по Грузии жестокий Хромец. Власть грузинских царей была безнадежно подорвана. Грузия распалась на три царства: Имеретию, Карталинию, Кахетию и на множество княжеств, таких, как Мингрелия, Гурия, Абхазия, Сванетия, Самицхе…