Его губы двигались вверх и вниз по ее телу, пробуя ее, целуя ее, и Лани начала стонать от удовольствия. Эсккар сопротивлялся ее первым просьбам, не обращая внимания на толчки ее тела, прижимавшегося к нему, сдерживаясь до тех пор, пока ее рука не сжалась вокруг него так сильно, что ему показалось — он взорвется.

В конце концов он лег на Лани и скользнул глубоко внутрь нее. Длинный вздох удовольствия сорвался с ее губ, и она обхватила его ногами.

Он начал двигаться, она вторила его движениям, толкая. Вскоре она застонала, ее руки и ноги сжались вокруг него, страстные звуки, которые она издавала, вырывались все быстрей и быстрей, пока она вполголоса не закричала, уткнувшись в его шею, не в силах сопротивляться велениям своего тела.

Дрожа, она могла лишь крепко держаться за Эсккара; он толкал все сильней и вскоре тоже закричал, выбросив в нее семя, зарывшись лицом и губами в ее волосы.

Он долго лежал на ней: его возбуждение иссякло, но он продолжал наслаждаться прикосновением к ее телу. Когда он шевельнулся, она застонала. Эсккар обнял ее и держал в объятьях. Лани дрожала с ног до головы, и он ощутил соленые слезы на своих губах, нежно поцеловав ее в щеку.

— Я сделал тебе больно, Лани?

— Нет, господин, — она крепко обхватила его за шею и прижалась лицом к его лицу. — Это слезы счастья.

В Аккаде дни для Таммуза бежали быстро.

Появившаяся в его доме Эн-хеду, казалось, сделала это мрачное место светлее. Она начала благоустраивать дом, и скучная рутина осталась в прошлом. Ни Кури, ни Таммуз никогда не утруждали себя поддержанием чистоты, но Эн-хеду быстро принялась исправлять упущенное.

За несколько кружек эля она наняла жившего неподалеку плотника, и тот трудился в пивной, когда у него не было другой работы или когда ему хотелось выпить. Работая по часу, он в течение недели починил шаткие скамьи и столы, сколотил новые полки, на которых была расставлена новая посуда. По просьбе Таммуза плотник также подновил обе двери в пивной, сделав наружную более прочной и починив внутреннюю, которая вела в комнату Таммуза. Когда мастер закончил работу, двери были хорошо пригнаны, отлично открывались и закрывались и имели надежные запоры.

За работу над дверями плотник запросил в придачу к обычному вознаграждению пять медных монет: ему пришлось подогнать для петель несколько старых бронзовых полосок, сделать дюжину гвоздей и заменить перемычку внешней двери. За удовольствие ночевать в безопасности Таммуз согласился уплатить. В этом районе жители платили любую цену за возможность спокойно спать по ночам.

Несколько дней спустя, когда плотник выполнил всю порученную ему работу и опорожнил последнюю кружку эля, пивная выглядела намного лучше. В качестве завершающего штриха Эн-хеду купила на рынке красной краски и нарисовала на внешней стене винную чашу и символ ячменя, чтобы прохожие с первого взгляда могли понять, чем торгует заведение.

Все это время Таммуз с удивлением наблюдал, как Эн-хеду командует его посетителями. Она заставила их прекратить мочиться у стены заведения. Завсегдатаи вскоре так устали от ее воркотни и попреков, что стали ходить в дальний конец улицы или за угол, чтобы справить нужду. Новичков предупреждали сразу, и, если кто-нибудь забывал про введенное Эн-хеду правило, Кури по ее настоянию не пускал такого человека в заведение, пока тот не запоминал урок.

Спустя несколько дней снаружи пивной выветрилась почти вся вонь.

А еще Эн-хеду с помощью Кури проделала маленькое отверстие в потолке общей комнаты, чтобы спертый воздух и дым от стряпни могли уходить наружу — и ничего страшного, если дождевая вода время от времени будет просачиваться внутрь.

Еще пара медных монет — и возле пивной появились две тачки, нагруженные чистым песком. Таммуз наблюдал, как Эн-хеду тщательно посыпает песком грязный пол. Это поможет справиться с жучками и другими насекомыми.

Благодаря всему этому заведение приобрело более пристойный вид. Таммуз продолжал держать низкие цены на эль. Посетителей стало больше, и это не только увеличило доходы, но и дало лучшее прикрытие полудюжине воров, которые посещали это место. Большинство завсегдатаев были знакомы друг с другом, поэтому драк почти не случалось, и у Кури стало меньше хлопот с поддержанием порядка.

Эн-хеду хотела еще кое-что улучшить, но Таммуз с улыбкой велел ей остановиться, прежде чем это место начнет выглядеть слишком благопристойным для его посетителей. Эти слова заставили Эн-хеду засмеяться, и Таммуз, подчиняясь порыву, обнял ее. Какой-то миг она казалась счастливой и довольной. Потом напряглась, и он понял, что воспоминания о бывшем хозяине все еще преследуют ее.

И все-таки Таммуз не смог удержаться и поцеловал ее. Ее губы были теплыми и мягкими, и Эн-хеду не сопротивлялась. Но она не поцеловала его в ответ. Он знал: она еще не готова к этому, пока нет. В ее глазах оставался страх, поэтому Таммуз ее отпустил. К его удивлению, Эн-хеду быстро обняла его, прежде чем вернуться к работе.

Это прикосновение доставило ему радость, которая не покидала его весь день.

Дни шли за днями, и если ночи Таммуза все еще были лишены удовольствия богов, он отказывался признать, что это его беспокоит.

«Будь терпелив», — повторял он себе. Теперь он шептал это с улыбкой на губах.

Что радовало его больше всего, так это то, что он снова имел цель в жизни. С тех пор, как у него была искалечена рука, у него осталось мало надежд на будущее. Хотя он взялся за службу в пивной, но сделал это скорее для того, чтобы доставить удовольствие Эсккару и госпоже Трелле, чем из убеждения, что когда-нибудь сможет добиться чего-то важного.

Теперь он видел, что может все изменить, видел, что его нынешняя деятельность и деятельность в будущем сможет помочь защитить Аккад — тот Аккад, каким его хотели бы видеть Эсккар и Трелла.

Наблюдая день за днем за Эн-хеду, он начал постигать загадочный нрав женщин. И чем больше он узнавал, тем больше понимал, как Эсккар завоевал любовь Треллы. И маленький намек на зависть, который он всегда испытывал к правителю Аккада, исчез.

Теперь, когда заведение находилось в хороших руках и управлялось как бы само собой, Таммуз несколько часов в день тайно следил за постоялым двором, где остановился Кортхак, или за берегом реки, где тот торговал драгоценными камнями. Однажды утром, после того как Кортхак ушел по делам на пристань, Таммуз попытался войти на постоялый двор, якобы чтобы купить что-нибудь поесть, но охранявший дверь египтянин заступил ему дорогу, упершись рукой в грудь. Не успел Таммуз и слова вымолвить в свою защиту, как владелец постоялого двора, появившись позади охранника, крикнул Таммузу, чтобы тот уходил, и заявил, что сейчас заведение обслуживает только Кортхака и его людей.

Огорченный Таммуз решил сделать еще одну, более грубую, попытку.

Один из его завсегдатаев, Саргат, юноша всего на год-другой старше Таммуза, добывал себе пропитание ночным воровством. Подвижный и сильный, Саргат мог висеть, держась за край крыши только кончиками пальцев, а потом подтянуться и залезть на любую крышу в Аккаде. Бесшумный, как мышь, он видел в темноте лучше большинства других людей. Саргат часто проскальзывал в дома, не разбудив тамошних обитателей, забирал все, что мог, и уходил так же бесшумно, как появлялся.

Чтобы подбить Саргата на попытку, Таммуз придумал историю о том, что один торговец собирает сведения о скрытном египтянине и хорошо заплатит за все, что Саргат сумеет разузнать.

— Если ты сможешь что-нибудь обнаружить, увидеть, выяснить, каковы планы Кортхака или чем занимаются его египтяне, тот человек хорошо заплатит.

С этими словами Таммуз толкнул по столу к Саргату серебряную монету.

— А если ты подцепишь там что-нибудь из его добра, торговец будет рад купить его у тебя.

Саргат потянулся за серебром, но Таммуз накрыл монету рукой.

— Только когда вернешься. И ты должен быть осторожен. У Кортхака повсюду охранники, и у них такой вид, будто они не ограничатся тем, что сломают тебе парочку ребер, если ты попадешься.