Мне бы следовало догадаться, какого мнения обо мне герцог. Его приглашение вовсе не льстило и даже не оскорбляло. Он просто выбрал тех, кого счел подходящими для того развлечения, которое задумал, и, разумеется, учитывая обстоятельства нашего знакомства, я годилась в компанию.

Если герцог приезжал в Италию, то жил не в старом предместье Рима, своем дворце Сан-Клементе, в котором много лет подряд велась реконструкция, а в апартаментах, прямо над отцовскими покоями, в Ватикане. Эти комнаты когда-то принадлежали принцу Джему и, несмотря на шутливый подарок Святого Отца Элизабетте Сенезе, сохранили былую восточную роскошь, которой окружил себя турецкий принц. Мы ужинали за низкими столами, откинувшись на подушки, как древние римляне. Свечи, ароматизированные ванилью и сандаловым маслом, ярко сияли в подсвечниках, и чувственные, пьянящие ароматы не испарялись благодаря массивным шторам из темного бархата.

Мужчины и женщины ужинали вместе, юные аристократы из окружения герцога (кое-кого я узнала), горстка молодых кардиналов, чьи алые одеяния сразу бросались в глаза среди разноцветных шелков и парчи дам, большую часть которых я видела впервые. Донна Лукреция томно возлежала возле отца. Тот, учитывая его возраст и высокий статус, сидел на резном стуле, положив одну ногу на подушку, а вторую, с подагрой, на плечо маленького негритенка, стоявшего перед ним на коленях.

Но самого герцога не было. Он не появлялся весь ужин, но когда слуги убирали блюда с фруктами, а музыканты листали ноты на подставках, огромные двойные створки дверей распахнулись, и он вошел в сопровождении двух слуг в красно-золотых ливреях и высокой рыжеволосой женщины, висевшей у него на локте, которую я приняла за Фьямметту. Рядом с ней герцог, как всегда одетый в черное и с минимальным количеством драгоценностей, оставался незаметной тенью. Она была великолепна, с кремовой кожей и прямой осанкой, заставившей меня вспомнить классические мраморные статуи, украшавшие новые фасады огромных дворцов, вроде нашего. Если бы не глубокое декольте и яркая раскраска на лице, ее легко можно было принять за гранд-даму, а не куртизанку. Она хорошо музицировала и могла продекламировать наизусть почти всего Овидия, хотя утверждали, что она применяла на практике наставления из «Ars Amatoria»[15] со своими любовниками.

Мы поднялись и поклонились. Приветствие вышло корявым из-за того, что некоторые, хватившие лишку, споткнулись о подушки. Фьямметта опустилась на колени перед Его Святейшеством и поцеловала кольцо, затем склонилась над рукой донны Лукреции, а на остальных взглянула с высокомерным презрением. Жена и дочь герцога Валентино оставались при французском дворе заложницами хорошего поведения главы семейства. Римом правила Фьямметта. Герцог усадил ее на подушки рядом с сестрой. Донна Лукреция с готовностью подвинулась, освобождая место, но отношения между ними были натянутыми, холодными, и никакой свет и тепло ароматизированных свечей не могли растопить их.

Герцог же прошел и остановился за отцовским стулом, и вскоре они уже о чем-то беседовали, сдвинув головы, рука герцога при этом лежала на спинке стула, а любимая обезьянка Его Святейшества бегала по ней взад-вперед, насколько позволяла золотая цепь. Девушку, залезшую непонятно каким образом на священные колени, согнали, как надоедливую муху, когда она попыталась прикусить папское ухо. Вдруг раздался громкий хохот, герцог отбросил обезьянку в сторону, выпрямился и начал оглядывать комнату, задумывая атаку на гостей. Сердце забилось, как пойманная в клетку птица, когда его взгляд устремился в мою сторону.

Возможно, он хотел лишь поздороваться со своей кузиной, сидевшей со мной рядом. Но нет. Герцог пересек зал и слегка склонился надо мной. Я с трудом поднялась и сумела изобразить реверанс, хотя и запуталась в подушках и юбках Анджелы. Потом ударилась лодыжкой о низенький край стола и прикусила губу.

– А знаете, синьорина Доната, вы сегодня крепче держитесь на ногах, чем в прошлый раз.

Я раскраснелась так, будто мою голову сунули в кастрюлю с кипятком. Кардинал Ипполито, сидевший по другую руку Анджелы, захихикал. Я растеряла все слова, а сказать нужно было хоть что-то, иначе герцог счел бы меня грубой.

– В тот день мне выпало много волнений, ваша милость. Я сожалею, что… не справилась с ними.

– Святая церковь оказывает на некоторых подобное воздействие, – произнес он с таким нескрываемым презрением, что я, забывшись, посмотрела ему в лицо.

Мне еще ни разу не довелось видеть герцога без маски. Анджела говорила, он прячет лицо потому, что оно испещрено шрамами от французской болезни, а он до абсурдности тщеславен. Я не могла бы сказать, так это или нет, не могла бы сказать, как он выглядел, кроме того, что он показался мне моложе, чем я ожидала. И еще я сразу сообразила, что отныне его лицо будет призмой, через нее я стану смотреть на весь мир, мерилом, которым буду мерить красоту других лиц. И он уловил мои чувства. В этот момент, и никакой другой, его красота была даром, сохраненным лишь для меня одной.

Дон Чезаре взял мою руку и слегка коснулся ладони губами. Он был без перчаток, и я заметила на его правой руке следы порохового ожога, смазанную серую татуировку ниже костяшки среднего пальца. Из всех воспоминаний о нем, что я ношу в своем сердце, это самое нежное. Я поняла, что передо мной мужчина, который бывает уязвим. Его можно любить.

– Станцуешь со мной, Доната?

– Если позволит госпожа, ваша милость.

– Она позволит. А еще разрешит тебе называть меня Чезаре.

Я чувствовала на себе взгляд Анджелы. Мне хотелось на нее посмотреть, но я не могла отвести глаз от Чезаре, который твердо держал мою руку, слегка ее сдавив.

Осмелев, я сказала:

– Если хотите, чтобы я танцевала, сир… Чезаре, вы должны меня отпустить. К сожалению, мне преграждает путь стол.

– А ты залезь на него. Он не такой уж высокий. – Чезаре улыбнулся мальчишеской улыбкой, показав белые зубы. – Или физические упражнения даются тебе хуже, чем духовные?

Не совсем понимая, на что он намекает, я ответила:

– Думаю, наоборот.

Он слегка потянул мою руку, и я шагнула на стол. Взрыв хохота и аплодисменты раздались со стороны папского стула, когда Чезаре взял меня за талию и опустил на пол. Краем юбки я зацепила вазу с марципановыми розами, и та разбилась, упав на пол. Из-под столов повыползали собаки и принялись растаскивать куски, среди них я узнала старого слепого пса, присутствовавшего при моей прошлой унизительной встрече с его хозяином. Теперь тощую шею животного украшал тяжелый ошейник с полудрагоценными камнями. Чезаре на мгновение замер, глядя на собак, затем подозвал кого-то из слуг и отдал ему распоряжения, которые я не расслышала из-за того, что музыканты увидели, как герцог шагнул в круг, и заиграли павану.

Мы возглавили танец, за нами выстроились остальные пары. Павану, как наставлял меня учитель танцев, следует исполнять с величавой грацией. Партнеры расходятся на расстояние двух вытянутых рук и касаются друг друга лишь ладонями. Совершенно ясно, что у нас с Чезаре были разные учителя; павану он танцевал грациозно, этого у него не отнять, но не величаво. Когда я протянула ему ладонь, он переплел наши пальцы, а когда попыталась сделать поворот, схватил меня за талию, прошептав, что восхищен ее размерами, и закружил меня, прижав к себе. Я ощутила его дыхание, пропитанное винными парами и гвоздикой, почувствовала сердцебиение, твердые мускулы, и возбуждение Чезаре передалось мне, заставив устыдиться. Весь танец он не сводил с меня черных глаз, и я не могла не прочесть в его взгляде желание. Меня испугало, что именно этого он и добивался. На самом деле Чезаре мог управлять своими эмоциями с той же легкостью, с какой пренебрегал правилами танца.

– Вы танцуете павану весьма… оригинально, мой господин, – сказала я, пытаясь сохранить внешние приличия.

– Тебе не нравится мой стиль? – Чезаре замер, удивленно вскинув брови. Вероятно, никто этого не заметил, настолько быстро он вновь подхватил ритм.