— У нас больше инвалидов, чем вояк, — смущенно заметил Тремихач.

— Нам опытные и смелые моряки требуются, — не слушая его, продолжал начальник штаба, — придется морем перебрасывать чуть ли не всех людей. Если у вас недостаточно сил, можем дать шаланду и рыбаков в помощь.

— Тихоходы нам только помешают, — вмешался в разговор Клецко. — Шаланду быстрей обнаружат, и возня с ней. Без рыбаков обойдемся. Введем в строй трофейный торпедный катер. Он почти на ходу. Сколько человек понадобится перебрасывать в ночь?

— Сотни две-три.

— В несколько рейсов заберем. А в случае нападения с моря бой примем.

— Нет, уж постарайтесь без боя, — возразил начальник штаба. — В этих операциях наш основной козырь — скрытность. Товарищ Василий остается с вами. Он будет осуществлять руководство операциями по переброске и поддерживать связь с нами и воюющими отрядами. С ним оставляем и коротковолновую рацию. Эта рация должна действовать не из пещеры, а с моря или с берега. Ясно, товарищи?

— Вполне.

— Забирайте с берега трех больных, матрацы, медикаменты, шесть бочек горючего и ждите сигнала. Помните: старая пещерная радиостанция ничего не передает в эфир. Вопросы ко мне будут?

— Вы, случайно, с Военным Советом не связаны? — спросил Клецко.

— С Военным Советом связан только командующий всеми партизанскими отрядами.

— Тогда прошу передать через него на эскадру, что мичман Клецко и матросы Чижеев, Восьмеркин и Чупчуренко не погибли и не пропали без вести, а воюют.

— Это мы уже сделали сами.

— Если так, то спасибо. Больше у меня нет никаких просьб. Воевать и тут можно.

Пещера постепенно превращалась в подземный партизанский лазарет. На всех деревянных настилах лежали матрацы, на которых стонали и бредили раненые. Это были жертвы большой фашистской облавы. Убитых партизан зарывали на месте, а раненых по диким тропам переправляли к морю.

Больных обслуживали Катя и два легко раненных в ноги партизанских хирурга. Стол Калужского стал называться «операционной», Нинина каморка — «аптекой». Здесь приготовляли лекарства, дезинфицировали инструменты, стирали бинты.

Восьмеркин почти не виделся с девушкой. На трофейном катере, получившем название «Чеем», он одновременно выполнял четыре должности: был боцманом, сигнальщиком, пулеметчиком и, по надобности, рулевым. Свободного времени не оставалось. Вместе с Калужским, Сеней и Витей они выходили на «Чееме» вслед за «Дельфином» в указанные пункты, забирали в темноте партизан, пробравшихся к морю, и перебрасывали их к Отшельничьей скале. Оттуда лесные жители по ущельям и тропам над обрывом беспрепятственно просачивались в тылы карательных отрядов. А друзья на катерах отправлялись за новой партией или в пещеру.

Днем они отсыпались, мыли палубы катеров, приводили в порядок механизмы, выкачивали воду и заправлялись горючим, чтобы ночью вновь быть в минутной готовности.

Ночи, на счастье, стояли темные, безлунные. Видимость была не более двух-трех кабельтовых. Свежая погода заглушала шум винтов и моторов. Семь походов прошли благополучно, катера ни разу не попали под прожекторный луч и незаметно проскакивали мимо береговых батарей. Только во время восьмого рейса «Дельфин» неожиданно нарвался на фашистский сторожевик, патрулировавший у берега.

Сторожевик запросил опознавательные.

На «Дельфине» пассажиров еще не было. Чтобы оградить от беды следовавший в отдалении «Чеем», Клецко просигналил фонарем нечто похожее на «веди» и приказал задраить колпаки.

Фашисты, прочитав неверный ответ, выстрелом из пушки предложили остановиться. Но Клецко был упрям: он посылал в темноту нелепейшие сигналы и не спеша уходил в море.

Сторожевик ринулся в погоню за катером и уже хотел дать второй выстрел, как странный корабль неожиданно взбурлил воду, сделал непонятный зигзаг и развил такую скорость, что его невозможно было ни накрыть залпом, ни нагнать.

Вскоре, точно растворясь в пене, он совсем исчез в темноте.

Сторожевик более часа кружил в море, надеясь напасть на след исчезнувшего судна, и посылал по радио предупреждения в ближайшие базы.

А «Чеем» тем временем успел беспрепятственно подойти к скалистому берегу, захватить притаившихся партизан и уйти с ними на запад.

На другой день в море появилось около десятка курсирующих вдоль берега торпедных и сторожевых катеров. Два из них были видны с наблюдательного поста пещеры. Они дрейфовали в десяти-пятнадцати кабельтовых. Выходить в море стало опасно. Вход в пещеру оказался под контролем с двух сторон.

— Неужели догадываются? — вглядываясь в патрульные катера, бормотал озадаченный Клецко. — Придется повременить малость. Не показываться им.

— Глядеть в оба, — сказал он заступающему на вахту Чупчуренко. — Особенно когда будут запрашивать опознавательные. Записать в точности ответы.

И вот в эту неладную пору пришло отчаянное сообщение: «Убит врач тчк Любыми способами выслать вашего зпт оказания помощи начальнику отряда тчк Пунченок встретит Отшельничьей тчк Начштаба».

— Кого же пошлем? — собрав всех старых пещерников, спросил Тремихач. — Лесные медики сами едва ноги передвигают, со здешними больными не справляются. Где им по горам! И море закрыто…

— Там, видно, очень трудно, — сказал озабоченный и хмурый заместитель начальника штаба. — В другом случае они бы не послали такой шифровки.

— Я пойду, — вызвалась Катя. — Тут обойдутся без меня.

Побледневшее лицо девушки было решительным.

— Тогда без промедления готовьте походную сумку, Катя. Удобный момент может выпасть в любой час, — сказал Тремихач, не глядя на нее.

Он знал, что девушка вряд ли вернется в пещеру, так как высота, к которой ей требовалось пробиваться, уже была окружена с трех сторон. Огнем горных пушек и минометов фашисты теснили партизан к обрывам над морем. Это был самый серьезный и решающий участок обороны. Высота прикрывала ущелье и тайные тропы, по которым партизаны просачивались в тыл фашистским цепям.

Восьмеркин решил разделить Катину участь.

— Разрешите, товарищ мичман, с автоматом сопровождать доктора.

— Это потом. На месте видней будет, кому сопровождать, — отмахнулся от него боцман. — А сейчас катером займитесь.

К вечеру на море поднялся ветер, пошел мелкий косой дождь. Рябая вода тяжело заворочалась, начала с глухим ревом биться о подножия скал.

Сквозь дождевую завесу видно было, как заливало и швыряло на вспененных волнах сторожевые фашистские катера. Но они не покидали своих позиций, а тенями скользили у неясной линии горизонта.

Ночью непогода разыгралась не на шутку. Фашистские катера исчезли, но и пещерные тоже не могли выйти в море: их у выхода разбило бы о камни.

Пришлось ждать перемены ветра. А ветер переменился лишь под утро. Но дождь не переставал.

— Попробуем проскочить, — сказал Клецко. — Дождь для таких дел — лучшая завеса. Пойдем на трофейном. Ежели с берега установлено наблюдение, то гитлеровцы примут нас за своих. Одевайтесь потеплей, Катя, и захватите автомат.

Если бы девушка хоть что-нибудь понимала в морском деле, то она бы восхитилась боцманским умением и сноровкой, с какими он вывел катер из низкого и узкого пещерного прохода на крутую волну. Но Кате стоило только уловить запах перегорелого бензина и почувствовать под собой шаткую палубу, как ее сразу начало мутить, и девушка потеряла интерес ко всему.

Ее не освежили ни дождь, ни ветер. Страдая от морской болезни, Катя забралась под брезент, положила голову на бухту пенькового троса и так сидела, скорчившись, весь путь.

Катер трясло, подбрасывало и кренило. Натужно завывая, он преодолевал любой швальный ветер, пробивался сквозь косматые полосы дождя, грудью разбивал в брызги летящие навстречу волны.

Но вот катер свернул в воды, защищенные высокими скалами. Качка уменьшилась. Шумел только дождь.

— Поднимайтесь, Катя. — Восьмеркин тронул ее за плечо. — Подходим к Отшельничьей.